Книга Принесенный ветром - Марина Серова

Или Жучкин действительно не имеет к этому никакого отношения?

Я притормозила у «Пятерочки», перекинула через плечо ремешок сумки и вышла из машины. Захлопнула дверь и, не оглядываясь, вошла в магазин. Стараясь не выпускать из виду вход в супермаркет, отыскала полку с кофе и чаем.

В магазине было практически пусто: у кассы стояла бабуля с маленьким внуком, да молодая парочка топталась возле стеллажей с пивом.

Мой преследователь так и не появился, решил, что безопаснее караулить, не выходя из машины. Куда я денусь? Отоварюсь и вернусь к своей «девятке».

Я расплатилась на кассе, бросила пакет с кофе в сумку и, сделав страдальческое лицо, подошла к девице, в этот момент выползшей из-за двери подсобки.

– Девушка, мне очень плохо. Не проводите меня в туалет?

Девица была совсем молоденькой, она посмотрела на меня с сочувствием и пискнула:

– Может, в «Скорую» позвонить?

– Нет-нет, само пройдет. Где у вас туалет? Поскорее, пожалуйста.

Через две минуты я уже вылезала в окно тесного санузла, расположенного рядом со складским помещением.

Окно выходило прямо на мусорные баки, и мне пришлось проявить чудеса эквилибристики, чтобы не попасть ногой внутрь мусорного короба. Рядом с баками стояла лохматая черная собака и с угрожающим видом грызла большую кость. Она подняла голову и посмотрела на меня недовольно, даже тихонько зарычала, но, догадавшись, что я не собираюсь претендовать на ее лакомство, быстро потеряла ко мне интерес и снова принялась за кость.

С опаской обогнув суровую псину и радуясь, что оставила водителя зеленой «шестерки» с носом, я пересекла дворы и потрусила к автобусной остановке.

Хотя лица водителя разглядеть не удалось, я почему-то не сомневалась: это Гаврюша. Примерно через полчаса он потеряет остатки терпения и войдет в магазин. Он еще не догадывается, что жертва вычислила наружку и сбежала. В его тупой башке не укладывается, что человек может бросить машину и улизнуть на своих двоих. Не радует только то, что в Расловку мне придется тащиться на электричке. Что-то отвыкла я передвигаться на общественном транспорте.

Электричку пришлось ждать почти час. Погода была отличной: тучи, пугавшие народ с утра, куда-то разбежались, оставив после себя сияющее синевой небо.

Я надела темные очки и устроилась на скамейке на перроне. Время от времени посматривала по сторонам, чтобы не пропустить приближения врага. Но Гаврюша не появился. Откуда ему было знать, что я собралась в Расловку?

Вагон оказался почти пустым. Зато обратно придется ехать в плотной толпе дачников, ощетинившихся садовым инструментом, – завтра понедельник, и к вечеру народ потянется с садовых участков домой.

От станции к берегу реки, туда, где была дача Белкиной, пришлось идти по обочине: тротуаров в поселке не было, по краям дороги росла крапива, терн и кусты сирени, полыхавшие фиолетовыми цветами. Навстречу то и дело попадались автомобили с дачниками, оставившими свои участки пораньше, дабы не зависнуть на веки вечные в пробке. Машины поднимали тучи пыли, и я проклинала Гаврюшу, по вине которого пришлось бросить автомобиль. Прав был Олег: не отстанут они от меня! А, кстати, куда же все-таки делся Олег? Воображение рисовало самые кошмарные картины: Олег потерпел поражение в схватке с Гаврюшей или пал жертвой каких-нибудь неизвестных ночных грабителей, которыми кишмя кишит Тарасов; попал под автомобиль; упал и ударился головой об асфальт и теперь лежит, мучимый амнезией, в реанимации тарасовской больницы. О самом страшном – о том, что любимого увела за собой какая-нибудь вертихвостка, – даже думать не хотелось.

Примерно через полчаса ходьбы показался берег реки. Дача Ады, как и предупреждала Петрова, оказалась дощатым, выкрашенным веселенькой зеленой краской сарайчиком о двух окнах. Просунув руку между планками ограды, я сбросила защелку и толкнула калитку. Петли жалобно заскрипели.

Двор и огород выглядели неухоженно, тропинки, по которым давно не ступала нога человека, заросли травой. Оконные стекла были мутными, залитыми грязными осенними дождями. Похоже, что этой весной покойница Валентина ни разу сюда не наведалась. Не до того ей было, ведь у нее, бедняжки, наконец-то появилась личная жизнь.

Я обошла участок.

Буйно цвели яблони, окутанные белоснежной пеной. Из травы к синему небу тянули свои золотые головки одуванчики. За невысокой оградой позади участка открывался пейзаж, ласкающий усталый взор городского жителя: сверкающая в лучах послеполуденного солнца река, за ней – степь, покрытая желтыми и сиреневыми пятнами цветов. Я набрала полную грудь воздуха, пропитанного ароматами сирени и горящей древесины – над соседним участком курился дымок. Как хорошо было бы провести денек на природе, в шезлонге, в соломенной шляпе с широкими полями, с книжкой в руках.

Я зажмурилась и мотнула головой, чтобы стряхнуть с себя дачную негу.

Нет, Таня, об этом ты даже и не мечтай! Что-то ты совсем расслабилась! Рассиропилась, разлимонилась. Иди-ка лучше в дом и посмотри, не найдется ли там чего-нибудь интересного.

С тяжелым вздохом я поплелась к зеленому домику. Присела на корточки у порога, подняла выделявшуюся среди других дощечку и достала из-под нее ключ. Открыла замок, сняла его и шагнула в домик. Дверь открывалась в тесную кухоньку-предбанник: столик, тумбочка со слегка поржавевшей электроплиткой, металлическая сушилка для посуды с тарелками и парой чашек, деревенский рукомойник, прибитый к стене. Поискав взглядом и не найдя эмалированного ведра Петровой, я распахнула дверь в комнату и вошла внутрь.

Первое, что бросилось в глаза, было ведро. Оно стояло у стены слева от двери, сияя роскошными алыми розами на желтом эмалированном боку. Отлично, Марья Семеновна будет счастлива!

Комната оказалась просторной, но недостаточно светлой: потолки низкие, грязное подслеповатое окно не впускало внутрь достаточно света. Я отыскала глазами выключатель на стене и пощелкала им, но свет и не думал загораться: то ли электричество отрезали за неуплату, то ли провода зимой от сильного ветра или налипшего снега оборвались. Нужно поторапливаться – когда солнце начнет садиться, здесь будет совсем темно. Я раздвинула до конца ситцевые занавески, крепившиеся на окне с помощью бечевки. Стало немного светлее.

В центре комнаты стоял круглый стол на скрипучих ножках, покрытый пыльной голубой клеенкой в мелкий синий цветочек. На столе красовались пустая плетеная корзиночка, в которой обычно держат хлеб или печенье, и стеклянная вазочка с присохшими ко дну окаменелыми остатками варенья.

У глухой стены, выходившей во двор, возвышался массивный трехстворчатый шкаф с большим прямоугольным зеркалом в центре. Рядом с ним была кушетка, обитая протертой зеленой материей. У противоположной стены, той, что с окном, стояла доисторическая кровать с металлическим изголовьем, украшенным никелированными шарами. К стене над кроватью был прибит старенький гобеленовый коврик с оленями, пьющими из лесного озерца, когда-то ярко-синего, я теперь выцветшего, грязно-голубого цвета.