Книга Аскольдова тризна - Владимир Афиногенов

Один из скоморохов захотел подшутить над епископом: приставил к его голове два пустых турьих рога. Но тут уж Аскольд решил, что таким образом не следует издеваться над священнослужителем из Византии (да чего с дурней возьмёшь?! Им бы лишь позубоскалить!), поднялся и дал коленом под зад скомороху. Тот далеко от столов отлетел, и возвратиться сюда до конца пира охальнику больше никто не дал. А то ещё и плетьми отодрали бы!

Пировали до самого вечера; скоморохов попеременно сменяли девичьи хоры. Особенно запомнилась Аскольду одна из исполненных ими песен — величальная.

— Ай да Янь! — восклицал чуть захмелевший князь, утирая широким рукавом льняной рубахи (одет был по-простому!) выступившие на глаза слёзы. — Угодил ты во всём князю, вовек не забуду!

Помнил Аскольд, как в детстве пела ему бабушка величальную. И как пела! Душу выворачивала наизнанку.

У воеводы тоже сердце от песен заходилось, и очень рад был за сына своего. Всегда чем-нибудь удивить может!

А какие красавицы поют! Нарядные, чистенькие. А голоса-то, голоса! И песня славная!..

Славная от слова «слава», повторяемого в песне постоянно. Поэтому кто-то из скоморохов взял в руки бубен и бил в него после каждого спетого хором этого слова, громким коротким боем как бы вколачивая «славу» в сердце каждого слушающего:

Слава нашему богу,

Слава!

Князю нашему на земле Слава!

Чтобы нашему князюшке не стариться,

Слава!

Его золотому платью не изнашиваться,

Слава!

Его добрым коням не изъезживаться,

Слава!

Его верным слугам не измениваться,

Слава!

После сих слов песни Аскольд подумал: «В самую цель! Словно стрелы меткого ратника...»

Чтобы правда цвела в Руси Киевской,

Слава!

Краше солнца светла,

Слава!

Чтобы князя золота казна,

Слава!

Была ввек полным-полна,

Слава!

Чтобы большому Днепру-батюшке,

Слава!

Слава неслась до моря,

Слава!

Малым речкам до мельницы.

Слава!

А эту песню мы хлебу поем,

Слава!

Хлебу поем, хлебу честь воздаём.

Слава!

Старым людям на потешение,

Слава!

Добрым людям на услащание,

Слава!

«Хлебу-то честь воздают, потому как жатва скоро у русов... Говорил же в дороге князь, — промелькнуло в голове у грека. — За душу хватают песней своей молодицы».

Отзвенели слова песни сладкозвучными гусельными струнами, князь Аскольд, растроганный, встал из-за стола, обнял каждую девицу из хора и каждой что-то шептал на ушко. Те, счастливые, зарделись, как маков цвет.

Тут и звёзды на небе высветлились, и кто как мог стал устраиваться на ночлег. Кевкамен приказал постелить ему и отцу Михаилу на стожке сена. Епископа подхватили под руки и, как куль с зерном, плюхнули на стожок; пристроился на сене и грек. Рядом улеглись два дружинника Яня.

Не спалось. Дружинники были почти трезвыми: видать, по приказу князя много не пили. Оружие при себе имели. На всякий случай: ночь впереди.

Звёзды мерцали холодно, глазам становилось больно. И зябко.

За лесом вдруг раздался вой.

— Это волк... Вот уж вторую ночь жутко воет. Что надо ему?! — сказал один из дружинников.

— Может статься, потерял волчицу?.. — предположил другой.

— Должно быть, так.

— А воет-то как раз за могильными курганами.

— Верно. Слышь, собираюсь тебе о двух молодых рассказать.

— Рассказывай.

— Ну слушай... Давным-давно жили-были в одном селении два друга, вроде нас с тобой... Жили дружно, друг друга за родного брата почитали. Сделали они между собой такой уговор: кто из них станет первый жениться, тому звать своего товарища на свадьбу; жив ли он будет, помрёт ли — всё равно... Через год после того заболел один молодец и помер, а спустя несколько месяцев задумал его друг жениться. Собрался со всем сродством своим и поехал за невестою. Случилось им ехать мимо могильных курганов; вспомнил жених своего друга, вспомнил старый уговор и велел остановить лошадей. «Я, — говорит, — пойду к своему товарищу па курган, попрошу его к себе на свадьбу погулять; он был мне верный друг!»

Пошёл на курган и стал звать: «Друг любезный! Прошу тебя на свадьбу ко мне». Вдруг курган раздался, встал покойник и вымолвил: «Спасибо тебе, брат, что исполнил своё обещание! На радостях взойди ко мне: выпьем с тобой по чаше крепкого мёду». — «Зашёл бы, да поезд стоит, народ дожидается». Покойник отвечает: «Эх, брат, чашу ведь недолго выпить».

Жених спустился вниз; покойник налил ему чашу вина, тот выпил — и прошло целых сто лет. «Пей, дружок, ещё чашу!» Выпил другую — прошло двести лет. «Ну, дружище, выпей и третью да ступай играй свою свадьбу!» Выпил третью чашу — прошло триста лет.

Покойник простился со своим товарищем; яма заровнялась. Жених смотрит: где был могильный курган, там стала пустошь; нет ни дороги, ни сродников, ни лошадей, везде поросла крапива да высокая трава. Побежал в селение — и оно уже не то: избы иные, люди все незнакомые. Пошёл к волхву — и кудесник не тот. Рассказал ему, что и как было. Кудесник по книге стал справляться... Есть такая у жрецов книга — Велесова... И нашёл волхв в книге, что шестьсот лет тому назад был такой случай: в день свадьбы отправился жених на могильный курган к другу и пропал, а невеста его вышла потом замуж за другого...

«Интересно бы поглядеть, что через триста лет будет?.. — подумал грек, тоже выслушав рассказ дружинника. — Знаю, что православная вера, как река без берегов, разольётся по всей земле... Эка, через триста лет! Токмо не знаю, что завтра будет! Что будет?..»

5

В Риме умер папа Николай Первый.

В Константинополе этому событию очень обрадовались сторонники Фотия, а сам патриарх просто блаженствовал. Наконец-то умер всего лишь огромной Наглости и высокомерия человек, а не наместник Христа на земле, каким считал себя папа и из-за чего, собственно, сделался под конец своей жизни непримиримым врагом Фотия...

После смерти папы Бенедикта Третьего молодой священник из знатного рода Николай, служивший у него секретарём и набравший на выборах большинство голосов, на церемонии своего посвящения в новые папы заставил короля стоять с непокрытой головой, а потом пешком сопровождать процессию, ведя под уздцы коня от базилики святого Петра до Латеранского дворца. В довершение, при прощании, велел королю пасть ниц и облобызать папскую туфлю! Тем самым Николай Первый проявил больше наглости и высокомерия, чем все его предшественники, которые считались всего лишь наместниками святого Петра.