Книга Тайный суд - Вадим Сухачевский

ФОМА

А внизу – буквами наподобие скрюченных паучьих лап:

Мы тут прихватили кой-чего, уж не взыщи, Васильцев. Так что в дырку эту у камина ты и не лазь, все равно ничего не найдешь, кроме мышиных какашек. С приветом

ЛУКА

Открытый тайник в стене у камина зиял черной пустотой.

Юрий, обессиленный, опустился на единственный уцелевший стул. Теперь он остался один на один с врагом, от которого ждать пощады не приходилось, и опереться в этом противостоянии ему было решительно не на кого. Он был отныне верховным судьей Тайного Суда, но этот всесильный Суд теперь состоял из него одного.

Он был командующим армией, вот только армия эта растворилась где-то безнадежно. Он был обладателем огромных сумм на банковских счетах, вот только документы на эти счета исчезли вместе с Домбровским. Он имел все – и не имел ничего.

Сейчас он не чувствовал ни ожесточения, ни страха, было только чувство безнадежности и своего кромешного одиночества в этом мире.

Васильцев не знал, сколько времени так просидел, и тут вдруг в голову ему пришло, что хоть на одно дело он пока еще способен. Те два поднадзорных числились за ним, и уж теперь никто не помешает ему с их помощью вызволить Суздалева.

С этой мыслью он вскочил. На пути к дверям заметил, что держит в руке листок с каракулями подземных монархов. Хотел порвать его, но тут увидел, что послание написано на обороте какого-то документа. Юрий перевернул его.

Это была справка из внутренней тюрьмы НКВД. В ней значилось, что троцкист-убийца, эллинский шпион, истопник (быв. профессор) Суздалев такого-то числа скончался после допроса от разрыва селезенки.

Вот и все. Значит, и тут он оказался бесполезен. Почему-то эта потеря ударила его даже больнее, чем все ужасы нынешнего проклятого дня.

А ведь мог, мог спасти профессора! Если бы не проявлял идиотского благоразумия, к которому его призывал Домбровский, если бы действовал сам!

«Дурак! Двуногое без перьев!» – клял он себя, невесть куда шагая по улице. Кажется, даже говорил вслух, потому что вдруг услышал:

– Сам ты двуногое! Ишь, чудо в перьях! – Это какая-то торговка семечками выпорхнула у него из-под ног. – Позаливают зенки, прут куда ни попадя!..

«Напьюсь!» – подумал Васильцев. Через несколько минут чей-то хамоватый голос выкрикнул:

– Водки!

Словно очнувшись, Юрий вдруг обнаружил, что голос этот принадлежит ему. То есть не столько даже ему, сколько совсем другому человеку, капитану государственной безопасности Блинову, распоясавшемуся хаму, на чье имя у него, Юрия, имелось вполне исправное удостоверение. Этим документом разрешалось пользоваться только в экстренных случаях, но сейчас ему было наплевать на все правила. Удостоверением пришлось махнуть перед носом швейцара, ибо это заведение на Садово-Триумфальной было спецрестораном для сотрудников НКВД.

– А на закусочку? – маслясь в подобострастной улыбке, спросил изогнувшийся над ним официант.

– Я сказал – просто водки! Живо! – Манеры хама давались легко. Неужто так все просто, была бы только в кармане красная корочка?

– Слушаю-с!

Упорхнул, вернулся с запотевшим графинчиком, снова утанцевал. «Так и надо: на цырлах», – отметил где-то внутри Васильцева капитан госбезопасности Блинов.

Отметил, что двое сидевших за дальним столиком взирают на него, как кролики на удава. То были поднадзорные. За остальными столиками публика пребывала в расслабленном состоянии, порой, от хмеля утратив профессиональную бдительность, отдыхающие переговаривались излишне громко, и до него стали долетать обрывки разговоров.

«Кто это?» – «Который?» – «Ну этот, очкастый». – «Какой-то Блинов. Молодой, да ранний. Уже капитан госбезопасности». (Уже, стало быть, швейцар успел доложить.) – «Ни хрена себе![13]Когда ж успел?» – «Небось сынок или зятек». – «Тсс, потише ты!» – «Да я чё, я и ничё… Давай – за нашу Родину!» – «Вот так-то лучше… За нее!.. А ты на закуску, на закуску-то налегай».

«… Читал? (Это уже от другого столика.) На днях Непомирайку и Негорюева враги кокнули». – «Да-а… С Непомирайкой я за день до того сидел, как вот с тобой сейчас. Беззаветный был человек! А вот вишь, бдительность потерял». – «А ты не теряй! Враг, вон, повсюду. Ну, за них, за беззаветных ребят! Не чокаясь…»

«…А у него сколько, по-твоему, раскрытых троцкистов за месяц?» – «Ну?» – «Двенадцать! А у меня?» – «Штук тридцать, поди?» – «Да?! А сорок шесть не желаешь?» – «Ну?!» – «То-то! А кому третий кубарь на петлицу?» – «Ну?» – «Ему! Справедливо?» – «Ну…» – «Гну!.. Ему! А мне – тю-тю! Справедливо, я тебя спрашиваю?..»

«А он мне, б…, говорит: не имеете права!» – «Хо! Так и говорит?! Ну а ты?» – «Ну а я… Вынесли, суку. Нескоро снова внесут…»

«…А я ей говорю: хоть ты и заслуженная артистка, а супротив старшего сержанта госбезопасности ты тля, и докладывать на своих артисток-хренисток будешь ежедённо. И ваще…» – «А ты ее – тавó?» – «А как думал?..»

Борясь со страстным желанием надавать им всем по мордам, Васильцев осушил одну за другой еще две рюмки, поскольку его целью нынче было именно напиться.

Его графин был уже почти пуст, когда какие-то слова, произнесенные сзади, заставили напрячь слух. Он обернулся. Там вели разговор два лейтенанта, уже изрядно разопревшие от жратвы и выпивки.

– И за что ж ты его так, этого кочегара-профессора? – спрашивал один, с прилипшим к губе листком салата.

– А выдрючивался, – буркнул другой, у которого все никак не получалось подцепить вилкой шпротину.

– Привыкать надо, друг мой Серега, – поучал тот, с салатом на губе. – Все они, троцкисты, до поры выдрючиваются.

– А чё он обзывался? – Шпротина, не донесенная до рта, упала с вилки на скатерть.

– Так ить все они, троцкисты, обзываются до поры, да и зиновьевцы с бухаринцами не лучше. А потом шелковыми становятся, если с ними умеючи. Меня тут вот один давеча и сукой называл, и фашистом, а я сижу, в душе классовая ненависть кипит, а сижу себе, слушаю. Только потом уже… Но все ж не так, как ты, вот он и дожил у меня до пули в затылок. А перед тем еще и на четверых своих подельников показал. А мне за то – премию в двести рубликов. Вот так надо, брат Серега.

– Да, я знаю, у тебя, Сеня, выдержка… Хотя «фашиста» и «суку», может, и я б стерпел – не впервой. А тут…

– Ну и как же он тебя?

– Во, я записал даже… – Отложив вилку, он достал блокнот и прочитал с натугой: – Во! Сикофантом.

– Да-а, ничего не скажешь, умеют они, гады! Ишь, с подковыркой! Тут, конечно, и тебя можно понять; но зачем же вот так вот, в селезенку? Ты его, гада, – по сусалам, по сусалам. Ладно что без зубов – зато живой. Они нам, гады, до поры живыми нужны… – Вдруг, заметив, что Васильцев навис над ним, вспрыгнул: – Слушаю, товарищ капитан государственной безопасности!