Книга Милый друг Ариэль - Жиль Мартен-Шоффье
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я им просто восхищаюсь. Этот осел Поль держался за высокую должность, как коза за свой колышек, и следователю останется только потянуть за веревку. А вот Александр действует вовсю. Он знает, что в 1993 году правые вернутся к власти и не помилуют его. Тогда ему понадобится знаковый пост — такой, чтобы правосудие не смело к нему подступиться из страха подорвать основы государства. И он его нашел: это должность председателя Высшего совета франкоязычных стран. Наряду с ним туда войдут такие известные личности, как Леопольд Сенгор, Бутрос Бутрос-Гали, Уфуэ-Буаньи, Пьер Эллиот Трюдо или Амин Жемайель. Он познакомился со многими из них, когда изображал французского дока и заводил себе друзей по всей Африке, — нам это доподлинно известно. За три года работы в ВОЗ он заручился поддержкой во всем мире. И если он получит этот пост, его уже никто не достанет. Наш пресловутый «франкоязычный союз» — это в общем-то карточный домик, который Париж упорно строит невзирая на насмешки или полное безразличие всех остальных стран. Одно лишь дуновение, и домик обрушится, к великому удовольствию мирового сообщества. Тем не менее всем понятно, что следователь Лекорр не имеет никакого веса в этом раскладе. Прокурор сумеет заткнуть ему рот.
Прошло три месяца, и все произошло именно так. 1 июня 1991 года по случаю вступления в руководящую должность Совета (скорее, декоративную, чем высокую) Александр устроил прием на три сотни гостей в своем новом офисе, который размещался на острове Сен-Луи в особняке Каброль де Дюн — роскошном дворце, возведенном в 1730 году главным откупщиком Франции, коему журчание Сены, видимо, помогало спокойно спать. Здесь собрался весь Париж — и я в первую очередь. Поскольку жена Александра очень кстати перенесла операцию на лодыжке и еще не оправилась, по салонам дворца рука об руку с виновником торжества прошла я. Как истинный сподвижник Франсуа Миттерана, он изничтожал безжалостными характеристиками десятки людей, которых представлял мне. Изничтожал всех подряд. Без всякого зазрения совести:
— Что делать? В двадцать лет я мечтал быть львом, в сорок пять меня больше прельщает роль лисицы[64]. В любом случае, я ненавижу людишек, которые тявкают, как шакалы. Предпочитаю рвать их на куски.
И в подтверждение этих слов десятью секундами позже он облил грязью философа, которого только что восторженно приветствовал:
— Этот господинчик принимает себя за Мальро[65]. Франсуа Миттеран прозвал его «философским булыжником»[66]. Он требует, чтобы мы немедленно арестовали Саддама Хусейна. Какое счастье, что никто не слушает таких паяцев.
А слушать полезно всех. Никогда не знаешь, с какой стороны придет следующая хорошая мысль. И при этом невредно глядеть в оба, да и третий глаз — чужой — тоже не помешает. Я сказала об этом Александру. Это вызвало у него улыбку. Он сжал мое запястье и шепнул на ухо:
— Вот уж нет. В реальной жизни принять чужую точку зрения — значит проиграть.
Это было последнее откровение, которое я услышала от Александра. Потому что на следующий день, на рассвете, нас с ним разлучили. Навсегда.
Возмездие
Мишель Лекорр заявился на рассвете. Было по-утреннему свежо, и он, в своем туго перепоясанном плаще, походил на обмотанный веревочкой бараний окорок. Я с первого же взгляда поняла, что это полный псих. Причем псих, твердо решивший потопить меня любой ценой. Заглянуть ему в глаза было невозможно. Уткнувшись в свои бумаги и не глядя на меня, он объявил, что собирается произвести обыск и судебное расследование. Эта отрешенность и еле слышный голос могли бы сойти за признак сочувствия человека, которому неприятен вид поверженного противника. Как бы не так! Едва войдя в салон, он швырнул свой плащ на стул, уселся на диванчике, разложил рядом свои бумажонки и холодно попросил судебную стенографистку занять место справа от него, в кресле. У него имелся план моей квартиры, и он распределил пять комнат между пятнадцатью полицейскими, составлявшими его эскорт. Настоящее военное вторжение. Они начали обшаривать каждый угол. Поскольку я ненавижу мебель, квартира казалась пустой, и я понадеялась, что все кончится очень быстро. Увы, обыск растянулся на долгие часы. Поняв, что дело плохо, я забилась в уголок возле окна, присев на один из красивых маскировочных экранов светлого дуба, скрывавших радиаторы, и стала терпеливо, вежливо, без лишних вопросов наблюдать за этой процедурой — так хорошо воспитанная девица смотрит театральную пьесу. Лекорр невозмутимо распоряжался действиями полицейских. Ему подносили документы, он изучал их и «накладывал арест». Никакой исторической ценности они не представляли: фотографии, счета, справки о зарплате, страховые квитанции, несколько писем моего отца…
Я встала и тихонько, не спрашивая разрешения, дабы не мешать функционированию государственного аппарата, пошла на кухню готовить чай. Я не стала предлагать его ни Дракуле, ни его пособнице, а просто вернулась в гостиную и скромненько села в сторонке, наедине со своей чашкой и ломтиками кекса. Несколькими днями раньше Гарри на всякий случай предупредил меня: задержание длится двадцать четыре часа и каждые сутки продлевается автоматически. Задержанный имеет право требовать адвоката только на двадцать первом часу ареста. Поскольку следователь нагрянул ко мне в семь часов утра, бесполезно было обращаться с этой просьбой раньше трех часов следующей ночи. Мне оставалось только сидеть и не высовываться. Я призадумалась: кого же мне взять в защитники? Гарри советовал обратиться к тому, кого уже выбрал Крозмари. Ну уж нет, извините, лучше сразу засесть в Санте на двадцать лет. То же самое и с мэтром Вержесом: этот начнет поносить коррумпированное общество, разоблачит пару-тройку злодейских преступлений прогнившего капитализма, предъявит свой счет Франции и с таинственной усмешкой добьется для меня максимального срока. Спасибо, не надо! Вместо них я решила обратиться к мэтру Кола, старенькому, худенькому, тщедушному, очень остроумному, очень образованному господину, страстному коллекционеру живописи, смертельному врагу громогласных тирад, но зато большому любителю острых словечек. Я встречалась с ним раза три на приемах. Его просвещенность внушала мне доверие. Правда, имелось и одно неудобство: он был очень близок к Дармону. Сейчас я расценивала это скорее как преимущество. Вот так и воображаешь себя ужасно хитроумной. А на самом деле оказываешься круглой дурой. Но я снова забежала вперед.
Под халатом на мне были надеты майка и длинные панталончики из лайкры. В присутствии всех этих людей в верхней одежде мне наконец стало как-то неуютно, и я попросила разрешения пойти привести себя в порядок. Лекорр, не соблаговолив даже поднять голову, буркнул женщине-полицейскому, чтобы она сопроводила меня в ванную. Там словно тайфун пронесся. Полицейские в клочья разодрали пакеты бумажных платков, вышвырнули из шкафа все полотенца, пооткрывали коробочки с лекарствами, опрокинули корзину для белья… Сыщица, вежливая, приятная женщина, помогла мне навести порядок, села на табурет ко мне спиной и ни разу не обернулась, пока я принимала душ. Я вымыла голову, высушила волосы и все равно, как ни тянула время, уложилась в несколько минут… Когда мы с ней вошли в спальню, она посоветовала мне надеть брюки:
