Книга Двор красного монарха. История восхождения Сталина к власти - Саймон Себаг-Монтефиоре

«Кто дал добро на арест Мандельштама? – неразборчиво написал Сталин. – Отвратительно!»

В июле, накануне съезда писателей СССР, Иосиф Виссарионович, прекрасно понимавший, что новости о его интересе к тому или иному делу расходятся, как круги по воде, позвонил Пастернаку. Такие беседы всегда проходили по заведенному ритуалу. Сначала избранному литератору звонил Александр Поскребышев. Он торжественно предупреждал, что с ним желает поговорить товарищ Сталин и что абонент должен немного подождать. Потом трубку брал сам вождь. Пастернак разговаривал со Сталиным из коммунальной квартиры. Первым делом он сказал, что очень плохо слышит, потому что в коридоре шумят дети.

– Дело Мандельштама пересмотрено, – сообщил Иосиф Сталин. – Все будет в порядке… Если бы я был поэтом и узнал, что у моего товарища неприятности, я бы сделал все, чтобы ему помочь.

Пастернак, как всегда, попытался узнать у Сталина, что он вкладывает в понятие дружбы, но вождь прервал его:

– Но он же гений?

– Гений, – согласился Борис Пастернак. – Но не в этом дело.

– А в чем тогда? – искренне удивился Сталин.

Сталин, когда хотел, умел очаровать любого. Не устоял перед его чарами и Пастернак. Он сказал, что хотел бы прийти и поговорить.

– О чем? – осторожно осведомился Иосиф Виссарионович.

– О жизни и смерти, – ответил поэт.

Этот ответ озадачил Сталина, и он положил трубку.

Затем состоялся более важный разговор. Пастернак позвонил в секретариат и попросил Поскребышева вновь соединить его со Сталиным. Поскребышев отказался. Тогда поэт спросил, может ли он повторить, что ему только что сказал вождь. Секретарь Сталина ответил положительно.

Сталин гордился тем, что понимает гениальность и может отличить ее от посредственности. «Он, несомненно, является талантом, – написал вождь об одном писателе. – Он очень капризен, но таков характер у большинства одаренных людей. Пусть пишет что хочет и когда хочет!»

Неожиданное желание Бориса Пастернака поговорить по душам с правителем советской империи, скорее всего, спасло ему жизнь. Когда поступило предложение арестовать поэта, Сталин, как говорят, только махнул рукой: «Оставьте этого небожителя в покое».

* * *

Иосиф Виссарионович Сталин часто вмешивался в дела писателей и поэтов, но в этом внимании к литераторам не было ничего нового. Он был для всех советских писателей тем же, чем Николай I для Пушкина. Сталин всегда старался вести себя так, как будто он случайный наблюдатель. «Вам помогут товарищи, которые разбираются в искусстве, – любил говорить вождь. – Я же дилетант». Сталин кривил душой. Он был настоящим знатоком и ценителем литературы. Из его архивов видно, как много и часто вождь критиковал писателей, которые обращались к нему с просьбой высказать мнение об их книгах.

Любимцем вождя долгое время был «пролетарский поэт» Демьян Бедный. У этого похожего на шекспировского Фальстафа рифмоплета были добрые глаза и огромная голова. Многим она напоминала медный котел. Творения поэта регулярно печатались в «Правде». О степени близости Бедного к Сталину говорит хотя бы то факт, что поэт нередко отдыхал с вождем на юге и травил ему неприличные анекдоты, запас которых, казалось, никогда не иссякал. Демьян Бедный, как и советские руководители, жил в Кремле. Несомненно, он входил в литературное «политбюро» Советского Союза. Но со временем «пролетарский поэт» начал раздражать Иосифа Виссарионовича. С годами у него стал портиться характер. Он постоянно был чем-то недоволен и регулярно досаждал вождю жалобами, своими стихами и длинными шутовскими письмами. Не нравились Сталину и регулярные запои Бедного, которые тот устраивал в Кремле. Однако самое неприятное – он упрямо отказывался принимать критику Сталина. В конце концов вечно пьяный поэт надоел вождю, и его выгнали из Кремля.

«В Кремле больше не должно быть скандалов», – написал вождь в сентябре 1932 года. Бедный обиделся, но Сталин его утешил: «Не бойтесь. Быть изгнанным из Кремля еще не означает быть исключенным из партии. Тысячи уважаемых товарищей живут за пределами Кремля и неплохо себя чувствуют. В том числе и Горький!»

Одним из друзей Максима Горького был Владимир Киршон. Так же, как Горький, он получал деньги от ГПУ. Киршон был одним из тех советских литераторов, которые отправляли на рецензию Сталину все свои книги. Когда Киршон был в милости, то, естественно, всегда был прав и писал гениальные произведения.

«Напечатать немедленно», – распорядился Сталин, прочитав очередную статью Киршона и вернув ее редактору «Правды».

Как-то Киршон прислал в Кремль свою новую пьесу. Через шесть дней Сталин ответил: «Товарищ Киршон, ваша пьеса неплоха. Ее следует немедленно поставить в каком-нибудь театре».

Киршон, бездарь и один из тех графоманов, которые яростно и упорно травили Булгакова, был вознагражден за политическую преданность. После появления социалистического реализма он обратился к Сталину и Кагановичу с письмами, в которых патетически задавался вопросом, не потерял ли Киршон доверие. «Почему вы спрашиваете о доверии? – поинтересовался вождь. – Поверьте, Центральный комитет полностью удовлетворен вашими произведениями и всецело вам доверяет».

Литераторы нередко обращались к Сталину как к третейскому судье и просили рассудить споры. Когда писатель вождю не нравился, он обычно не церемонился. «Клим, мое впечатление об авторе: первоклассное трепло, но считает себя мессией. Да! Да! Сталин», – написал вождь Ворошилову об одной статье.

Сталин, Молотов и необразованный сапожник Каганович решали важные литературные вопросы. Молотов, к примеру, как-то набросился на Демьяна Бедного с абсурдной критикой и личными угрозами. Ходили слухи, что поэт якобы посмел пожаловаться Сталину на премьера, который на полном серьезе читал ему лекции о литературе. Председатель Совнаркома упрекал поэта в том, что тот якобы распускает сплетни о разногласиях среди партийных руководителей. Молотов даже учил Бедного, как писать стихи: «Очень пессимистично. Нужно дать окно, через которое будет светить солнце (героизм социализма)».

Сталин не скрывал от Горького и других писателей, что он с Кагановичем правит статьи. Наверняка подобные признания приводили бедных литераторов в ужас. В театрах Сталин давал оценки новым спектаклям и пьесам при помощи языка жестов. Молотов и Каганович ловко их расшифровывали и пунктуально им следовали. В ложе для членов политбюро и комнатке за ней, где вожди проводили антракты, Сталин комментировал не только игру актеров, но и убранство фойе. Каждое его слово, каждое высказывание становилось объектом пересудов. Рождались легенды, принимались важные решения, которые влияли на карьеру актеров.

Как-то раз Иосиф Виссарионович пришел на спектакль о Петре Великом по пьесе Алексея Толстого, еще одного недавно вернувшегося эмигранта. Толстой и Горький были самыми богатыми писателями в Советском Союзе. Граф Толстой, незаконнорожденный дворянин-ренегат, вернулся в Россию в 1923 году и был назван «красным графом». Он отлично освоил искусство литературной изворотливости и хорошо изучил требования Сталина: «В нашей профессии нужно быть акробатом!» Пьеса Толстого «На дыбе» подверглась суровой критике большевистских писателей. Сталин ушел из театра, не досидев до конца спектакля. Насмерть перепуганный режиссер проводил его к машине. Решив, что ранний уход вождя означает недовольство пьесой, все наперебой начали ее ругать. Это продолжалось до тех пор, пока не вернулся сияющий режиссер.