Книга Про Бабаку Косточкину - Анна Никольская

Но после этого разговора мама к телевизору как-то разом остыла. А к холодильнику, наоборот, пристрастилась.

На следующее утро мама в библиотеку имени Надежды Константиновны Крупской записалась. Они теперь с Адой «Ветер в ивах» читают вслух.

Даже я иногда слушаю.

А Бабака потихоньку начала обрастать — клочочками — и на политическую карту мира стала похожа. Хохолок она отнесла портнихе вместе с маминым свитером, и та приделала его назад. Свитер теперь как новенький.

Глава 20

Матрас-самолёт

Май я очень люблю. Особенно душным вечером, на закате — когда форточки настежь, а по полу разлито солнце. В мае глянешь в окно с пятого этажа, а там тополиные почки приклеились к стеклу. Наш сосед снизу эти почки терпеть не может. Они ему как май, так всю машину обляпывают. Он её потом отмачивает полдня в керосине.

Тополя в мае нарядные — все в бордовых серёжках, как будто в бархатных гусеницах, и в зелёных прозрачных листиках. Эти листики и кожистые почки я больше всего люблю. От них становится как-то весело на душе, словно от вылупившихся из яиц цыплят. Я видел, знаю — нас в прошлом году водили в инкубатор всем классом.

А если пошире распахнуть окно, то с улицы хлынет сладкий воздух и теньканье синиц. Брызнет май в квартиру лимонным соком на щербатый паркет, брызнет бодрым голосом дворника, метущего на ночь глядя асфальт — и так радостно станет! Так радостно!

Птицам в мае особый простор для деятельности. Они кувыркаются в нагретой за день пыли, принимают воздушные ванны, чистят пёрышки после долгой барнаульской зимы.

И Бабака вслед за ними, туда же. Выберет местечко на свежей травке и ну давай валяться. С боку на бок перекатывается, лапами дёргает, хвостом наяривает, а на морде улыбка. Даже прохожие от неё шарахаются. Со двора её не дозовешься домой.

А тут ещё завёлся поклонник у Бабаки — доберман-пинчер по кличке Ататюрк, темпераментный. Он недавно переехал с хозяином в наш дом и сразу на Бабаку положил глаз. Собака же она у нас видная, но ветреная. Хвостом крутит и задирает нос перед Ататюрком. Хотя он благородных кровей, чемпион Европы по бодибилдингу, или как там это у них называется…

По экстерьеру.

И хозяин у него ничего — мужчина с тремя высшими образованиями. Он устроился товароведом в наш продуктовый. Я вижу его теперь каждый день, когда хожу за хлебом. Он недавно предложил папе свести нашу Бабаку с его Ататюрком. Ему хочется говорящих щенков.

Но папа его предложение отверг — вступился за Бабакину честь. Она, мол, собака самостоятельная и в своих поступках вольная. Пускай сама решает, с кем ей создавать семью и воспитывать детишек.

Правда, на всякий случай папа Бабаку дома запер. А на прогулку он выводит её теперь сам. Два раза в день, на поводке.

— Эх, весна-весна, месяц май-разгуляй! — вздыхает Бабака с коврика и тоскливо глядит в окно. — А что, Костик, рванём на улицу, а?

— То есть как это рванём? — удивляюсь я. — Заперли же нас благодаря твоему знакомому. Папа ещё только через два часа придёт с работы. Нам разве что из форточки сигануть? Хотя с пятого-то этажа вниз падать больно.

— Вниз, может, и больно, — говорит Бабака с коврика, — зато вверх — наоборот.

— Как это наоборот? — спрашиваю. — Как птицы, что ли?

— Вот именно. Почему бы нам не взлететь, как птицам?

— Для того чтобы взлететь, нужны крылья как минимум. — Я красноречиво машу неоперившимися руками.

— Нет, дорогой. Для этого не крылья нужны, а мозг. И ещё фантазия.

— На голой фантазии далеко не улетишь. А вот на самолёте — другое дело! Особенно на аэробусе.

— Ничего ты, брат, в жизни не смыслишь. Да с помощью фантазии хоть на Луну можно упилить, хоть на Марс! Не то что на твоём «автобусе». Человеческая фантазия, мой мальчик, есть двигатель прогресса. Цивилизация, да будет тебе известно, лишь на великих фантазёрах и держится.

— Это на таких, как барон Мюнхгаузен, что ли? — хихикаю я. — Который вишнёвыми косточками палил по живым оленям?

— Зря иронизируешь, между прочим. И на таких тоже. А ещё на Леонардо да Винчи, Ньютоне, Николе Тесле, Эйнштейне и академике Ландау, в конце концов. Все они были чудиками и великими фантазёрами. Если бы не они, мы бы с тобой сейчас не в малогабаритной квартире улучшенной планировки сидели, а в пещере вместе с неандертальцами.

— Ну, допустим, — говорю. — И что ты предлагаешь? Нафантазировать себе крылья между лопатками и ринуться в окно?

— Во-первых, перестань быть скептиком[18], тебя это не красит. Ты вообще-то мальчик одиннадцати лет, а не циничный дедушка с ревматизмом. А во-вторых, тащи сюда матрас.

— Какой?

— Ну не родительский же двуспальный! Он в окно не пролезет. Свой неси, полосатенький.

— Зачем?

— Будем из него матрас-самолёт фантазировать.

— А разве такие бывают? Я только про ковры-самолёты слышал. На которых летал старик Хоттабыч.

— Старик Хоттабыч — он откуда? Не здешний?

— Из кувшина, джинн. А вообще-то он, кажется, индус.

— Вот видишь. И ковёр у него, наверное, индийский — с бахромой. А у тебя в собственности только ортопедический матрас. Так что не больно-то привередничай. Неси.

Ну я и принёс.

— Клади сюда, садись рядышком, — говорит Бабака, а сама уже уселась в позу лотоса на своём коврике и закрыла глаза.

Устроился я рядом и тоже принял позу индийского йога.

— Удобно? — спрашивает Бабака.

— Угу.

— Тогда закрой глаза и расслабься. — Она делает глубокий вдох. — Отрешись от суеты сует, отринь прочь мирские дела. К чёрту здоровый скепсис и здравый ум. Включай фантазию на полную!

И я пытаюсь её включить. Стараюсь по-честному, изо всех сил, но у меня не получается.