Книга Вербное воскресенье - Курт Воннегут

И еще один бесплатный совет: если вам придется произносить речь, начните ее с заранее припасенной шутки. Много лет я искал лучшую остроту в мире и, кажется, нашел. Я скажу ее вам, но мне понадобится ваша помощь. Когда я сделаю рукой вот так, хором скажите «Нет!». Хорошо? Не подведите меня.

Знаете, почему сгущенка стоит дороже обычного молока?

(Слушатели кричат: «Нет!»)

Потому что не всем коровам охота приседать на эти маленькие баночки!

Это лучшая из моих шуток. Когда я работал в головном офисе «Дженерал электрик» в Скенектади, в мои обязанности входило написание речей для руководителей компании. Эту шутку, про коров и баночки, я вставил в речь вице-президента. Он прежде ее не слышал и не просмотрел речь перед выступлением на публике. Он смеялся так, что был вынужден уйти со сцены, даже кровь носом пошла.

На следующий день меня уволили.

Почему шутки смешат? Начало шутки заставляет тебя задуматься. Мы, люди, очень ведь честные животные. Когда я спросил вас насчет сгущенки, то не оставил вам выбора. Вы честно пытались найти ответ на хитрые вопросы: «Кто сказал „Мяу“? Зачем рыбе зонтик? Что делал слон, когда пришел Наполеон?»

Вторая часть объявляет вам, что думать как раз не нужно, никому не интересен ваш ответ. Вы испытываете облегчение, наконец-то встретив человека, который не требует от вас быть умным. Вы смеетесь от радости.

Я и эту речь составил так, чтобы вы могли оставаться глупыми на свое усмотрение, без давления, без наказаний. По такому случаю я даже написал дурацкую песню. К ней пока нет музыки, но у нас тут композиторов хоть лопатой греби, кто-нибудь да возьмется. А слова у песни такие:

Прощай, прощай, Фридония,

Ты знания колония,

Я уезжаю, и тотчас

Настанет здесь гармония.

Как выйду из вагона я,

Одетый в плащ болоньевый,

Куплю тебе бегонию,

В честь святого Антония.

Заметили — вы пытались угадать, какой будет следующая строчка? Расслабьтесь, всем наплевать, умны вы или нет. Смейтесь!

Я веселюсь, потому что мне вас очень жалко. Мне всех вас очень жалко. Как только закончится праздник, снова вернутся суровые будни. И тут важно помнить — мы с вами, я и вы, вовсе не настолько разные, как некоторые хотят нас убедить. Мы принадлежим к разным поколениям, но не настолько далеки, как эскимосы от австралийских аборигенов. Наоборот, мы так близки, что нам стоит воспринимать друг друга как братьев и сестер. У меня несколько детей — шесть, если точно. Многовато для атеиста, это верно. Когда кто-либо из моих детей начинает ныть, что, мол, что-то на этой планете серьезно не так, как надо, я отвечаю:

— И что? Я сам только-только тут очутился. Я что, по-вашему, Мафусаил? Вы думаете, что мне эти новости нравятся сильнее вашего? Так вы ошибаетесь.

Мы все проживаем более или менее общую жизнь.

Чего хотят старшие люди от младших? Хотят, чтобы их уважали за то, что они так долго продержались, так долго терпели тяготы — иногда выдуманные — жизни. Молодежь ужасно не любит признавать за ними эту заслугу.

Чего хотят молодые от старших? Больше всего, думаю, они жаждут признания, что они уже сейчас, вне всякого сомнения, являются женщинами и мужчинами. Старшие ужасно не любят признавать этот факт.

А посему я возьму на себя смелость объявить собравшихся состоявшимися женщинами и мужчинами. Никто более не должен обращаться с ними, как с детьми. И они сами не должны вести себя по-детски никогда более.

Когда-то это называлось «обрядом зрелости», или инициацией.

Может, вам стоило узнать об этом раньше, но уж лучше поздно, чем никогда. Во всех первобытных обществах, известных человеку, был обряд инициации, после которого бывшие дети становились полноправными женщинами и мужчинами. Некоторые иудейские сообщества до сих пор соблюдают это старинное правило, не худший выбор, по-моему. Но наше огромное, сверхсовременное и насквозь индустриальное общество решило отказаться от подобного обряда — если не считать таковым выдачу водительских прав в шестнадцать лет. А если считать, то получится очень странный обряд достижения зрелости, при котором судья может отобрать вашу зрелость, даже если вам, положим, пятьдесят шесть, как мне.

Другое событие в жизни американских и европейских мужчин, которое может сойти за инициацию, — война. Если парень возвращается с войны, да еще и после серьезного ранения, все понимают: он мужчина. Когда я вернулся из Германии домой в Индианаполис после Второй мировой, дядька сказал мне:

— Вот те на! Теперь ты настоящий мужчина.

Мне захотелось его придушить. Он стал бы первым убитым мной немцем. Я стал мужчиной еще до отправки на фронт, но он бы этого ни за что не признал.

У меня есть подозрение, что в нашем обществе не существует обряда посвящения молодых мужчин по одной неосознанной, но дьявольски хитроумной причине: чтобы молодые парни рвались на войну, какой бы ужасной и несправедливой она ни была. Бывают и справедливые войны. Та, на которую рвался я, оказалась справедливой.

В какой момент девушка превращается из маленькой девочки в женщину со всеми полагающимися правами и привилегиями? Ответ зашит в нашу плоть и кровь: когда она приносит законнорожденного ребенка. Если она родила первенца вне брака, то все равно остается ребенком. Что может быть проще, естественнее и очевиднее этого или — в наши дни и по крайней мере в нашем обществе — несправедливее, нелогичнее и, проще говоря, глупее?

По-моему, было бы лучше для нашей собственной безопасности установить обряд посвящения во взрослые.

Я не только объявляю собравшихся здесь полноправными женщинами и мужчинами. Вверенной мне властью я провозглашаю их еще и кларками. Думаю, многие из вас знают, что все белые люди по фамилии Кларк являются потомками обитателей Британских островов, которые отличались умением читать и писать. Разумеется, чернокожий Кларк скорее всего ведет свой род от человека, которого по принуждению и безо всякой платы заставили работать на белого по фамилии Кларк. Интересные люди эти Кларки.

Я понимаю, что вы теперь выпускники и приобрели определенную специальность, однако большую часть своей сознательной жизни вы провели, учась читать и писать. Люди, способные свободно читать и писать, как вы, — подлинное чудо, и мне кажется, это все-таки дает нам некоторое основание считать себя цивилизованными. Выучиться чтению и письму ужасно трудно, долго и нудно. Когда мы ругаем школьных учителей за то, что их ученики плохо умеют читать, нам кажется, что это очень просто: научить человека читать и писать. А вы попробуйте как-нибудь сами — убедитесь, это почти невозможно.

Но что хорошего в том, чтобы быть кларком, когда есть компьютеры, кино и телевизор? Кларкинг — чисто человеческое занятие, священнодействие. Машинам оно недоступно. Кларкинг — самая возвышенная и эффективная форма медитации на планете, она превосходит любые видения, доступные индийским йогам на сияющих вершинах. Почему? Да потому что кларки, читая книги, могут проникнуть в мысли самых мудрых, самых замечательных умов в истории человечества. Когда кларки медитируют, в их умах, пусть даже весьма посредственных, живут мысли ангелов. Разве может быть что-либо благороднее этого?