Книга Расколотый Запад - Юрген Хабермас

В этом направлении и развивается международное право в условиях сложно организованного мирового общества и сложной системы взаимозависимых государств, перед лицом изменившихся военных технологий и угроз безопасности жизни людей, а также являясь ответом на исторический и моральный опыт уничтожения евреев в Европе и другие эксцессы. Поэтому концептуальная возможность существования политической многоуровневой системы, которая как целое теряет качество «быть государством», не является просто спекулятивной фигурой мысли. В условиях этой системы на супранациональном уровне можно сохранять мир и обеспечивать права человека, не создавая ради достижения этих целей всемирного правительства, монополизирующего власть; на уровне транснациональном такая система позволяет решать проблемы мировой внутренней политики. И все же мучительное состояние нашего мира, охваченного насилием, дает повод осмеять эти «грёзы духовидца». Надо понять, что нормативно так хорошо обоснованная идея всемирного гражданского состояния остается пустым, даже вводящим в заблуждения обещанием, если она не дополняется реалистическим анализом контекста освоения встречных тенденций.

Кант осознавал эту ситуацию, и, хотя он придавал таким моральным положениям, как «не должно быть никакой войны», значение императива, а рассуждениям в плане истории философии — эвристические функции, он стремился обеспечить идее всемирного гражданского состояния достаточную степень эмпирической правдоподобности и убедительности. Встречные тенденции, которые он тогда диагностировал, были не только «идущими навстречу, любезными». Ретроспективно и готовность демократических государств жить в мире, и миротворческий потенциал всемирной торговли, и критическая функция общественности демонстрируют свою двойственность. В целом республики в отношениях между собой вели себя мирно, но обычно они не уступали военным устремлениям других государств. Освобождение капитализма от всех ограничений создавало немало поводов для беспокойства не только в империалистическую эпоху; границы модернизации определила недоразвитость тех стран, которые пострадали от модернизационных практик. А общественность, подчиненная влиянию электронных масс-медиа, в не меньшей степени служит делу манипулирования и навязывания определенных доктрин, чем просвещение (при этом частное телевидение все чаще берет на себя печальную роль лидера этих практик).

Если мы хотим воздать должное столь продолжительной актуальности кантовского проекта [вечного мира], мы должны отказаться от тех пристрастий, которые заполняют горизонт современности. Кант тоже принадлежал своей эпохе, следовательно, страдал определенным дальтонизмом.

— Канту чуждо историческое сознание, которое стало господствующим лишь к 1800 году, и он остался равнодушен к проблеме культурных различий, заостренной ранними романтиками. Например, Кант тотчас ставит под сомнение собственное указание на способность религиозных различий сеять рознь между народами замечанием о том, что существуют различные религиозные книги и исторически сформировавшиеся разновидности веры, «но только одна религия обязательна для всех людей и во все времена»[103].

— Канту был настолько близок дух абстрактного Просвещения, что он не осознал взрывной силы национализма. В то время политическое сознание этнической принадлежности к языковой общности или общности рода еще только формировалось; но уже в течение XIX столетия как национальное сознание оно не только опустошило Европу, но и стало существенным фактором империалистической динамики индустриальных держав, нацеливавшихся на заокеанские страны.

— Вместе со своими современниками Кант разделял убеждение в «гуманистическом» превосходстве европейской цивилизации и белой расы. Он недооценивал важность партикуляристской природы международного права, которое было приспособлено тогда к интересам небольшого числа привилегированных государств и христианских народов. Только эти нации взаимно признали свое равноправие; весь остальной мир они поделили между собой на сферы влияния в соответствии с собственными колонизаторскими и миссионерскими целями.

— Кант еще не осознал значение того обстоятельства, что европейское международное право глубоко укоренено в христианской культуре. Интегративный потенциал этого фона имплицитно различных ценностных ориентации был достаточно сильным вплоть до начала Первой мировой войны, что позволило удерживать применение военного насилия более или менее в рамках подчиненной праву дисциплины ведения войны.

Провинциализм исторически обусловленного сознания, присутствующий в кантовских размышлениях о будущем, — не упрек в адрес универсалистского содержания этического и правового учения Канта. «Слепое пятно» свидетельствует об исторически осуществимой впоследствии избирательности в самом способе применения тех когнитивных операций обобщения и взаимного принятия перспектив, которые Кант приписывал [сфере] практического разума и положил в основание дальнейшего космополитического развития международного права.

II. Конституционализация международного права или либеральная этика мировой державы

1. История международного права в свете актуальных вызовов современности

Спустя 200 лет мы обозреваем диалектическое развитие европейского международного права, пользуясь незаслуженными эпистемическими привилегиями новых поколений. В этом процессе эволюции права обе мировые войны XX века, а также окончание «холодной войны» образуют цезуры, причем последняя по сравнению с двумя предыдущими еще не обрела ясных контуров. Обе мировые войны стали водоразделами, о которые разбивались прежние надежды, но возникали также и новые. Лига Наций и ООН являются великими, хотя и рискованными и обратимыми вспять достижениями на трудном пути к политическому обустройству мирового сообщества. Лига Наций распадается, когда Япония завоевывает Маньчжурию, Италия аннексирует Абиссинию, а Гитлер начинает агрессивную подготовку к войне, присоединив Австрию и захватив Силезию. Деятельность ООН оказалась практически парализованной, хотя и не полностью остановленной со времени корейской войны, вследствие конфронтации между великими державами и блокады Совета Безопасности.

Третья цезура — развал советского режима — разбудила надежды на возникновение нового мирового порядка под эгидой ООН. В эти годы Всемирная организация продемонстрировала свою эффективность в гуманитарных акциях, в усилиях по принуждению к миру, в создании международных трибуналов по военным преступлениям и преследовании нарушений прав человека. Но одновременно накапливались неудачи; и это связано с теми террористическими ударами, которые США и их союзники в конечном счете интерпретировали как «объявление войны» Западу. События, которые в марте 2003 года привели к вводу коалиционных войск в Ирак, создали двусмысленную ситуацию, не имеющую аналогов в истории международного права. С одной стороны, сверхдержава уверовала в то, что она в состоянии в одиночку реализовать свою волю, в случае необходимости и с помощью военных средств, по своему усмотрению, т. е. независимо от резолюций Совета Безопасности, апеллируя к праву на самозащиту. Самый мощный член ООН не считается с ее основными нормами, с запретом на насилие. С другой стороны, это не разрушило ООН. Всемирная организация вышла из этого конфликта, как представляется, с окрепшим международным авторитетом.