Книга Под ручку с мафией - Марина Серова

Подо мной жестко, пожалуй, даже чересчур. Воздух слегка затхлый, но его много. Где-то глухо журчит, будто по ту сторону кирпичной стены бьет небольшой фонтан. И больше никаких звуков. То ли я в одиночестве, то ли присутствующие способны пребывать в каменной неподвижности.

Потихоньку разлепляя веки, я обнаружила свет. Тусклая лампочка под низким бетонным потолком секунду казалась мне ослепительным солнцем, но вскоре все пришло в норму, и я медленно села, озираясь по сторонам.

Подвал. Узкая длинная камера. Пустая. Гулкая. Одна стена вся в трубах, идущих из торца в торец. В другой — две металлические ржавые двери.

Попыталась встать — не держали ноги. Впечатление такое, что провела в неподвижности очень долгое время. На затылке, под шапочкой, запекшаяся ссадина с влипшими в нее волосами. Чем же это меня так нешутейно благословили? Вспомнила двух пожилых возле мусорных баков, глазеющих, как я взвожу курки обреза. Здорово вы можете бить, отцы! Припомнилось мое состояние в кузове мусоровоза — нет, это не от удара. Это мне что-то вкололи, для гарантии, чтоб не трепыхалась. Завернули, погрузили, присыпали и привезли сюда. Чисто фирма работает, убеждаюсь. Дальше что? Визит Ивана Антоновича с вежливой речью на устах и шприцем в руках или газовой гранаткой в кармане. А в морду? Ведь сопротивляться буду тигрицей, волчицей, кошкой — сколько мне способностей оставят, но до самого последнего. Не такая Татьяна Иванова овца, чтобы лапки сложить и безропотно принять смерть. Стрельбы можно не ждать. После нее бывает грязно, а фирма работает чисто.

Ну, овца-тигрица, давай возвращать себе подвижность, пока возможность имеется, не то выдашь ты такой спарринг, за который и на том свете краснеть придется.

Я думаю, что если бы кто-нибудь из моих похитителей наблюдал за мной в те минуты, то неизбежно пришел бы в состояние полного охренения, не побоюсь этого слова, видя, что после хорошей передряги, смазливая и в общем-то жиденькая на вид бабенка не размокает навзрыд, свернувшись в комочек у бетонной стены каземата, а понемногу расходится и, наконец, в полные силу и размах выполняет один из сложнейших комплексов карате-до. Бог — да в помощь!

Закончив упражнение и посидев как следует на пятках для полноты ритуала, я почувствовала себя очень даже сносно, насколько это возможно было в данной ситуации. Подвижность и сила ко мне вернулись, и дух укрепился. Теперь нужно заняться обследованием помещения.

Собственно, обследовать-то было нечего. Трубы да двери. В западном боевике каком-нибудь эти трубы обязательно были бы использованы для обострения ситуации. Скажем, ловкая мадам, устроившись на них, как пантера, с горящими беспощадным огнем глазами, дожидается в тишине и неподвижности смертельного врага. И когда лох входит в хрипатую от ржавых петель дверь, она бросается на него сверху, каблуками ломая ему хребет. Или проламывая череп. Это зависит от вкуса режиссера. И лампочку при этом не вредно разбить заранее. Чтобы лох сильнее боялся. Меня бояться не будут. Лампочку разбить — нечем, рукой до нее не дотянуться. Трубы слишком далеко от дверей. Вскарабкаться на них несложно, но заметят мадам сразу, даже не входя в помещение. И получится из мадам не пантера, сидящая на дереве, а курица на насесте. Это вам не боевик!

Ну, ладно, с трубами разобрались. Что представляют из себя двери? Ржавый металл, миллиметра три толщиной, на раме из стального уголка. Снаружи, разумеется, задвижка. В этой, на уровне груди, несколько отверстий. Палец не просунуть. Снаружи — тьма кромешная. Во второй их нет, но вот интересная особенность — притворена она неплотно. Не заперта! Милости просим, Татьяна Александровна! Или как там у них: «Мадемуазель, прошу вас!» Черт, делают со мной что хотят и выбора не оставляют.

«Предложение неожиданных прогулок — это урок танцев, предложенный нам Богом», — вычитала я у кого-то из классиков. Что ж, придется танцевать вверх по лестнице, первые ступени которой освещены светом из моего каземата. Куда пританцуем?

Лестница оказалась бесконечной. Каждый мой шаг, каким бы осторожным он поначалу ни был, долгим эхом отдавался во тьме кромешной. Ирреальность какая-то. Восхождение во тьму. Красиво! Интересно, какой праздник души и тела ожидает меня в конце восхождения? Праздник отделения души от тела. А монстры здесь водятся?

Я шла на ощупь. Шла долго, шаркая подошвами по ступеням. Несколько раз останавливалась, чтобы перевести дух. И во время одной из остановок испариной на лице ощутила легкое движение воздуха, сквознячок этакий, и уже через минуту стояла в узком проеме выхода на крышу.

Восхождение окончилось картиной звездного неба. Серебряные россыпи на черном бархате — и все такое. Вот и мы!

Переоценивала я себя. Никто меня здесь не дожидался, не встречал. Даже обидно стало от такого невнимания.

Крыша была размером с хоккейную площадку, плоская, без перепадов высоты и ограждений. Единственная неровность — будочка, из которой я сюда попала, и антенна над ней. Очень высоко. Подо мной и вдоль во все стороны — грозди городских огней.

А и долго же я пробыла в отключке — ночь уже на дворе. То есть на крыше!

От нечего делать по огням внизу попыталась определить район города, куда меня затащила судьба, и не смогла — не привыкла смотреть на Тарасов ночью с высоты птичьего полета. Летать не умею. И учиться не желаю!

— Мадемуазель!

Как неожиданно и нехорошо это прозвучало! И ветер стих. И похолодало сразу. И я поняла, нет, почувствовала физически, как недопустимо мало расстояние от меня до кромки крыши — края бездны с развеселыми огоньками на дне.

Медленно-медленно, словно боясь потерять равновесие, повернула голову. Скошенными вбок глазами глянула через плечо — неподалеку от меня темная и, слава Богу, неподвижная фигура. Шагнула назад, расслабилась.

— Мадемуазель, вы прекрасны!

Что это он? Начинает во здравие… Я потихонку двинулась к нему скользящим шагом, чуть отрывая подошвы от поверхности крыши. Не сыграть ли мне с ним за упокой? Посмотрим…

— Не стоит, мадемуазель!

Он останавливающим движением протянул руку:

— Мне не хотелось бы увечить вас напоследок.

Вот, значит, как! Мне это тоже не пришлось бы по душе.

Люди берут разным. Видом, поведением, глоткой, наконец. Джентльмен брал уверенностью. Спокойной уверенностью.

Я уже стояла с развешенными ушами и прилипшим к нёбу языком.

— Вы превосходны, мадемуазель, в своем упорстве, — вернулся он к недосказанному. — Я это оценил. И пожалел об этом. Особенно сейчас. Потому что, согласитесь, не одно и то же принять решение о ликвидации противника и осуществить это решение. Тем более собственноручно.

Что-то мне не хотелось рассуждать на эту тему, и я решила поздороваться — восполнить его упущение в этом плане.

— Я вас приветствую, Джентльмен!

— Взаимно, мадемуазель.

Смутить его было невозможно.