Книга Три дня на расплату - Татьяна Исмайлова

Телефонного звонка он ждал, быстро поднял трубку. Снова докладывал Серега:

— Свет горит на втором этаже. Машину она оставила во дворе, в гараж не загнала. Похоже, ночевать здесь будет — второй час уже. Я, Лева, уже и сам бы в постельку лег — тяжелый нынче день. Кирилл из головы не идет — вот беда! Так что — мне здесь кемарить? Или кого подошлешь?

Лева с шумом зевнул — действительно, тяжелый день.

— Давай так. На сегодня отбой. Ты, Серега, уже знаешь ее в лицо. Веди и дальше. Завтра к шести утра я подошлю к дому Рыжего, он покараулит, пока ты спать будешь. Если понадобится, поездит за ней. Как проснешься, созвонись с Рыжим и смени его. Надо разобраться, что это за птица такая.

…Отбой так отбой. Худой парень с узкой полоской темных усов развернул красные «Жигули». Если бы он задержался минут на пятнадцать, может быть, и у него, как у Бессараба, возникло много вопросов, например, куда помчалась в ночи эта неугомонная, за которой он следил весь день? Еще больше бы удивился, увидев, как около «Центральной» в темно-синюю «девятку» легко впорхнула вышедшая из гостиницы точно такая же девица — один в один! А через минуту машина, набирая скорость, помчалась по пустым улицам, направляясь к дороге, связывающей областной центр с Москвой.

* * *

Аська и Ленка сладко сопели. На другом диване Коновалов приготовил себе постель. Когда Ольга вошла в большой, под стать хозяину, кабинет, Илья старательно расправлял простыню на широкой тахте.

— Не всю ночь же ты будешь работать, — буркнул, броском отправляя к стене подушку.

Теперь он занимался пододеяльником — все делал, как всегда, аккуратно, неторопливо. Вставил в углы легкой ткани байковое одеяло, потряс с одной, другой стороны, разгладил складки.

Ольга, подсушивая ладонью мокрые волосы, не отрывала взгляд от его широкой спины. Ну почему ей всегда так трудно произнести слова, нетерпеливо копошащиеся на конце языка? Что, казалось бы, проще — подойди, потрись щекой о плечо, скажи, что жутко скучала, что жизни нет без него. Она уже и рот открыла, но тут же судорожно сомкнула губы. Ох, не приучены люди наши откровенно выражать свои чувства. Посмотреть любой американский фильм — там через минуту, а то и чаще, мужчины и женщины говорят друг другу: «Я тебя люблю!» И это так обычно для них, как поприветствовать друг друга — «здравствуйте» или «добрый вечер». А здесь душа изнылась, сердце бешено колотится, слова подталкивают друг друга — скорей скажи! — и словно преграда на пути немыслимая, непреодолимая. Зажалось нутро — ни продыха! И ни словечка…

— Я тебя сейчас по телевизору видел, — Илья присел на край тахты. — Очень даже ничего смотришься. Грамотно ты разложила милицейскую пресс-конференцию. Шурик так и хотел: акценты все на месте. Им сейчас закрыть дело Шерсткова — как самим себе в лицо плюнуть. Против начальства не попрешь, но и молчать в тряпочку профессионалам стыдно. Жариков даже рапорт хотел подать об отставке. Ну, теперь, может, какая-никакая волна пойдет, вряд ли под шумок дело закроют. Да и ты ведь не дашь, да?

— Илюша…

В горле пересохло, даже язык стал шершавым и двигался с трудом.

— Илюша…

Она села рядом на тахту, обхватила его руками, уткнулась носом в шею. Илья очень бережно снял ее ладони со своих плеч, не отпуская их, заглянул в лицо:

— Скажешь, что скучала?

Ольга, шмыгнув носом, кивнула. Хотелось плакать по-бабьи — в голос: он не верил ей!

Илья погладил ее, как маленькую девочку, по голове, провел пальцем по бровям, носу, губам. Очень осторожно, чуть прикасаясь, дотронулся своими губами до ее дрожащего подбородка. Голова ее утопала в его большой ладони, глаза были так близко — серьезные, пристальные, строгие.

«Если сейчас встанет и уйдет — умру!» — подумала Ольга.

— Если сейчас уйдешь — умру! — заставила сказать себя. Не так уж и трудно! Она улыбнулась, вытерла ладонью слезы: пусть оставит ее одну, пусть, но зато она сделала первый шаг, пробила стенку, которая мешала им понимать друг друга!

— Я тебя, Илюша, люблю, я очень по тебе скучала, мне так тебя не хватало, я даже не представляю, как могла все это время не видеть, не слышать, не быть с тобой!

Илья тихонько отстранил ее, поднялся с тахты, подошел к окну.

«Только бы не развернулся сейчас и не ушел!» — молила Ольга.

— Но ведь не видела, не слышала, не была — сколько, месяца три прошло?

— Четыре, — прошептала она.

— Да, четыре.

Он повернулся. Глаза его казались больными.

— Я тебя, Оля, тоже люблю. Мне без тебя трудно. Все эти четыре месяца, каждый день — трудно. Как заноза в сердце ты у меня. Думал, вытащу — и забуду. Не получается.

Она поднялась, подошла к нему.

— Зачем же забывать, Илья?

— А затем, радость моя, что нельзя так обращаться друг с другом. Тихо-тихо, — остановил он ее движение к нему. — Ты, как оказалось, Олюшка, можешь быть чужой. И, что паршиво, в тот момент, когда должна быть очень близко, рядом.

— Если ты имеешь в виду тот последний вечер, когда в стельку был пьян, то уж прости меня, тоже был не на высоте. И ты прекрасно знаешь мое отношение к этому делу, я просто физически не переношу пьяных. В чем я виновата? Что не присела рядом, не выпила с тобой оставшуюся бутылку? Ты выставил меня за дверь — и исчез, пропал, уехал, забыл обо мне. Ни звонка, ни письмеца, ни привета! За что ты со мной так?

Ольга вспомнила давний телевизионный сюжет о театральной премьере, о молоденьких актрисах в объятиях Коновалова. Ревность, больно уколовшая тогда, снова накатила гневной волной.

— Я так понимаю, тебе и без меня живется неплохо, раз ни разу не вспомнил обо мне. Ну и живи, как знаешь! Ну и оставь меня! И нечего здесь играть в добреньких дядюшек, в заботливого дружочка! Давай, шагай отсюда, мне еще работать надо!

Она села в кресло около стола, деловито поправила настольную лампу, собрала стопочкой бумажные листы, уставилась на них невидящим взглядом, шумно вздохнула, пытаясь взять себя в руки, — и разрыдалась, зажав лицо в ладонях.

Коновалов поднял ее с кресла, как пушинку. Она уткнулась ему в шею — никуда он от нее не денется! Пусть с силой отдерет ее от себя — не получится!

— Ты, Коновалов, бессердечный. И безжалостный! Но если ты меня бросишь… Илюша, не бросай меня!

И Коновалов не бросил. Он бережно опустил ее на тахту — все последующее, что случилось меж ними, было столь же бережным, нежным, трепетным, пока учащенное дыхание не окунуло обоих в нарастающую волну напряжения, и эта волна, ударив и оглушив, отозвалась тягучей звенящей тяжестью в их телах, которые уже не могли не быть вместе.

Ольга откатилась на край тахты, провела ладонью по груди — хоть снова в душ. Но встать не было никаких сил. Краем простыни она вытерла лоб, щеки, плечи, потом опрокинулась на спину, раскинула руки в стороны. Легко вздохнулось: «И как я, Коновалов, без тебя была все это время — даже и не знаю!» Илья лежал на спине, прикрыв глаза.