Книга Игрушечный дом - Туве Марика Янссон

Но однажды, в тот день, когда, собственно, и начинается рассказ об Анне и Катри, Анна писем не писала, она сидела в гостиной и читала очень забавную книжку — «Приключения Джимми в Африке». Прошлый раз Джимми был на Аляске.

Просторные, невысокие Аннины комнаты в зимнем освещении радовали глаз — бело-голубые изразцовые печи, светлая мебель свободно расставлена вдоль стен и отражается в паркете, который фру Сундблом каждую неделю натирала воском. Папенька любил вокруг себя простор, он был очень крупный мужчина. Еще он любил голубой цвет, мягкую голубизну, которая повсюду ласкала взор и с годами только все бледнела. Глубоким покоем и безмятежностью веяло от этого дома, словно говорящего: таким я пребуду вовек.

Ближе к полудню, отложив книгу, Анна решилась наконец позвонить в лавку; сделала она это, как всегда, с большой неохотой. Номер был занят, и она села ждать у окна. Снаружи, на открытой летней веранде, намело громадный сугроб, северо-западный ветер выгнул его дугой, чеканной и вместе с тем капризно-игривой. Над острым, как нож, гребнем вились снежинки — легкое, сквозистое марево. От зимы к зиме сугроб выгибался одинаково и был одинаково красив. Но Анна его не замечала — слишком он был огромный и незамысловатый. Она позвонила второй раз, лавочник снял трубку. Анна спросила про Лильеберга: вернулся он или нет? Ведь она забыла сказать насчет сливочного масла и маленькой баночки горохового супа. Лавочник ее не слушал, он объяснял, что дорогу нынче так и не расчистили, поэтому машине ходу нет, и Лильеберг отправился в город на лыжах, почту возьмет, а еще свежей печенки…

— Не слышу! — крикнула Анна Эмелин. — Какие девчонки? Зачем?

— Печенки, — повторил лавочник, — Лильеберг привезет свежей печенки! Так я отложу вам кусочек, фрекен Эмелин, печенка-то — пальчики оближешь…

И его голос исчез в снежной круговерти — должно быть, опять поломка на линии. Отгороженная от внешнего мира, Анна с облегчением вновь открыла книгу. Честно говоря, гороховый суп ее не очень занимал. Равно как и почта.

Возвратившись из города, Эдвард Лильеберг первым делом снял лыжи и скинул рюкзак на крыльцо: у него болела поясница и потому не было ни малейшего желания вступать в разговоры. Лавочниковы товары он вывалил в картонную коробку и занес в дом, от снега они здорово отсырели.

— Тебя не дождешься, — буркнул лавочник. Он праздно стоял за прилавком и уже который день был не в духе, так как остался без продавца.

Лильеберг молча вышел в переднюю и начал разбирать на столе почту. Катри Клинг в окно увидала, как он подъехал, тотчас же спустилась вниз и теперь заглядывала ему через плечо; с неизменной сигаретой в зубах, щурясь от дыма, она следила за его манипуляциями, потом сказала:

— Эти вот письма — Эмелиншины.

Их и правда ни с чем не спутаешь: зачастую и Аннина фамилия, и цветочные узоры на конверте изображены рукою совсем маленьких детишек.

— Слушай, — продолжала Катри, — ты как, думаешь отнести ей почту прямо сейчас?

— Сперва не мешало бы передохнуть, — отозвался Лильеберг. — В иные времена не больно велика корысть быть у нас в деревне почтальоном.

Ей бы сказать в ответ, что, мол, нынешняя погода не для лыжных прогулок — дороги-то, верно, не разберешь — и пора бы городским властям прислать снегоочиститель, в общем, сказать что угодно, проявить внимание, все равно, искреннее или наигранное, на словах, как люди обычно делают, чтоб хоть чуточку скрасить друг другу дни; но нет, Катри Клинг не из таких. Вон, стоит себе, жмурится от табачного дыма, волосы темной гривой падают на лицо, когда она нагибается к столу, от холода она закуталась в шерстяное одеяло и обеими руками стягивает его на груди. Ну в точности ведьма! — подумал Эдвард Лильеберг.

— Я могу отнести почту Эмелинше, — сказала Катри.

— Нет, этак не годится, разносить почту — дело почтальонское. Да и ответственность большая.

Катри вскинула на него глаза, в ярком электрическом свете они и впрямь казались желтыми.

— Ответственность… А я, по-твоему, безответственная? Ты мне доверяешь? — Помолчав секунду, Катри повторила: — Я могу отнести Эмелинше почту. Для меня это важно.

— Помочь стараешься?

— Ты же знаешь, это не в моих правилах, — ответила Катри. — Я все делаю только ради самой себя. Ну, так доверяешь ты мне или нет?

Уже потом, когда Катри ушла, Лильебергу подумалось, что она могла бы сослаться на какой-нибудь благовидный предлог: все равно, мол, с собакой гулять, вот и зайду по дороге. Что ж, Катри Клинг по крайней мере честна, в этом ей не откажешь.

Анна позвонила еще раз.

— Теперь получше слыхать, — сказал лавочник. — Значит, маленькую баночку гороха и масло. Лильеберг принес почту и заодно печенку доставил, свеженькая, как говорится — прямиком из брюха! Я и для вас, фрёкен, кусочек отложил, только сегодня к вам зайдет не Лильеберг, а Клинг, у ней, видно, какие-то дела в ваших краях.

— Кто?

— Продавщица бывшая. Катри Клинг. Печенку она тоже захватит.

— Но ведь печенка, — начала было Анна и тотчас сникла, — она такая противная с виду, и готовить ее трудно… Впрочем, раз уж вы любезно отложили… Эта фрёкен… как вы сказали? Клинг? Она знает, что вход через кухню?

В трубке опять, как всегда зимой, раздались завывания и скрежет. Анна послушала-послушала и отправилась на кухню варить кофе.

Из лодочной мастерской Матс вернулся под вечер. Зимой вестербюские мужчины работали только в мягкую погоду, чтоб не тратить зря топливо, и, жалея электричество, в сумерки уже расходились по домам, очень даже бережливые люди. Матс всегда уходил последним.

— Ага, значит, выперли тебя наконец, — сказал лавочник. — Тебе дай волю, небось так и будешь колупаться в потемках до утра.

— Как раз борта обшиваем, — отозвался Матс. — Можно мне кока-колы, в долг?

— Само собой, сию минуту! Жаль, твоя милая сестрица не хочет больше тебя обслуживать, очень, очень жаль, шустрая девушка, ловко управлялась за прилавком. Борта, говоришь, обшиваете. Надо же. Кто бы мог подумать, что ты знаешь в этом толк. Ей-богу, просто не верится.

Матс, не слушая, кивал и прямо здесь, у прилавка, лениво потягивал свою кока-колу. В маленьком тесном помещении он казался непомерно громоздким и длинным. И волосы были длинные, слишком уж длинные, и, точь-в-точь как у сестры, аспидно-черные. Нездешние волосы. Судя по всему, малый запамятовал, что он в лавке не один. Но когда на лестнице появилась Катри, обернулся, и брат с сестрой обменялись едва заметным кивком, словно подали знак, понятный лишь им двоим: мы, дескать, заодно. Пес в ожидании улегся возле двери.

— Насколько я понимаю, почту «Большого Кролика» понесете вы, — сказал лавочник. — Вот вам продукты. Смотрите, чтоб печенка не протекла.

— Она же не любит печенку, — сказала Катри. — И вы это знаете. Не так давно она отдала фру Сундблом кровяную запеканку.