Книга Бальзамины выжидают - Марианна Гейде

Слышь, теперь ты тоже станешь вампиром, — осторожно предположил любитель коктейля «отвёртка».

Ага, сто пудов станешь, — поддержал его писклявый.

Да пошли вы… — неуверенно ругнулся укушенный. Он чувствовал лёгкую неловкость перед содеянным, как будто выполнил какую-то необычайно ответственную задачу, и испытывал теперь потребность перед кем-нибудь похвастаться, а кроме того, у него болела рука.

Будешь ходить по улицам и выискивать жертвы! — предрёк писклявый.

Как Дракула! — подхватил владелец ножичка.

Да пошли вы… — повторил укушенный, не найдя, что ещё сказать.

Так, по-доброму переругиваясь, они отправились прочь с места происшествия, а девушка, любившая пить кровь, осталась лежать в снегу и через несколько часов скончалась от холода и полученных ран.

Итак, наступил день театрального представления. Все ученики, не задействованные в спектакле, явились принаряженные, также были родители, ученики смежных классов, которых в обязательном порядке заставили присутствовать на представлении, учителя и ещё какие-то люди. Представление было из рук вон плохое. Семь юношей и девушек, приготовленные на заклание, закутанные в простыни поверх обычной одежды, стояли рядком, мялись и изо всех сил старались не смеяться. Иногда они всё-таки смеялись. Тесей с картонным мечом потерянно стоял посреди сцены и очень хотел уйти. Когда на сцене появился Минотавр, все зрители прыснули. Пегий и пятнистый, с кривыми рогами разной величины, он был смешон. Хороша была только Аглая: в одеянии из алой шелковистой ткани, сделанном из старой портьеры, с волосами, собранными в высокий хвост, подкрашенная и с серебряными блёстками на веках, она выглядела великолепно и читала свой текст с выражением и подлинным чувством. В протянутой руке она держала клубок ниток, поверх которого была накручена ёлочная мишура и дождик, так что весь клубок сиял и переливался. Я подумал, что лучше бы прогнать всю эту нелепую труппу со сцены и оставить одну лишь

Аглаю, чтобы все могли видеть, какая она красивая и талантливая, и она могла бы прочитать свой монолог, обращаясь к зрителям. Как бы то ни было, скоро её роль подошла к концу и Аглая удалилась, предоставив место на сцене Тесею, чтобы он сразился с Минотавром и после, влекомый путеводной нитью, вышел из лабиринта. Сражение было коротким и бескровным, так что голова Минотавра скоро слетела с плеч и была водружена посреди сцены, сам Минотавр, прикрыв оставшуюся, человеческую голову куском красной ткани, изображавшей потоки крови, тихонько уполз со сцены, а спасённые девушки и юноши, слившись в нестройном хоре, принялись благодарить Тесея. Потом был опущен импровизированный занавес, и все были очень довольны, что спектакль закончился. Зрители поаплодировали актёрам и начали покидать зрительный зал, обрадовавшись, что могут идти по домам. Я не спешил последовать их примеру, потому что имел свою тайную цель: ободрённый вниманием классной руководительницы, я записывал историю о девушках-лесбиянках из маленького северного города в толстую тетрадь и хотел теперь представить своё произведение на суд классной руководительницы. Я думал о том, что она подарила мне книжку стихов, и ещё о том, что она закрыла глаза на уродство моего Минотавра, и про выпуклые глаза пекинеса, которые могут выпасть; я решил, что она должна прочитать мою историю и сказать всё, что она думает о ней. Я выждал, когда классная руководительница освободится, подошёл к ней и тихо сказал, что написал повесть и очень хотел бы услышать её мнение. Классная руководительница ласково улыбнулась, взяла тетрадь и сказала, что непременно прочитает. Я просиял и отправился на поиски Аглаи, чтобы сказать ей, как она прекрасно выглядела на сцене, и проводить домой.

Потом начались новогодние праздники, потом каникулы, разговор с классной руководительницей отодвинулся на неопределённое время. Я мог целыми днями читать книжки, играть с Аглаей и почти перестал думать о том, какое впечатление моя повесть произведёт на классную руководительницу. Иногда я подумывал о том, что дальше случилось со второй, младшей девуш- кой-лесбиянкой после того, как ей исполнилось восемнадцать лет. Как она, став свободной, вернулась в место их с подругой прежнего счастливого обитания и, никого не обнаружив, бросилась на поиски и, в конце концов, отыскала в морге её тело, которое никто не забрал и не смог опознать. Или она, преисполнившись духом мщения, стала бродить по улицам в поисках убийц. Или сама стала вампиром и начала преследовать одиноких прохожих. А иногда мне казалось, что старшая девушка не умерла, что она выжила и смогла выбраться из-под снега. Или что подросток в чёрной шапке сам стал вампиром и сперва убил своих преступных друзей, а после и сам был убит в схватке с очередной своей жертвой. Возможно, это была подруга девушки, любившей пить кровь, которая, не зная об этом, сумела совершить возмездие. Я никогда больше не покупал газету «Скандалы», с которой всё началось. Я погружался в мысли о том, как дальше могли бы развернуться события, путался в версиях, иногда волевым усилием пытался выкинуть всю эту историю из головы, но ничего не мог с собой поделать.

В первый день после каникул я не мог дождаться, когда же смогу поговорить с классной руководительницей. Слушал учителей вполуха и даже удостоился замечания в дневнике за невнимательность. Наконец, уроки закончились. Оробев, я подошёл к классной руководительнице и тихо спросил её, прочитала ли она мою повесть и что о ней думает. Классная руководительница взглянула на меня своими большими глазами, которые были очень печальны, печальней, чем обычно. Она сказала: «Очень плохо, хуже некуда. Откуда у тебя в голове взялись такие мысли? Ты что, читаешь бульварные газеты? Почему твои родители позволяют тебе их читать? Мне нужно с ними поговорить». Она сказала: «Думаю, тебе стоит поговорить со школьным психологом. Это ненормально — в твоём возрасте сочинять такие вещи. Я думаю, серьёзная беседа со специалистом тебе поможет». Она сказала: «Твою повесть я пока тебе не могу отдать. Я должна показать её твоим родителям и школьному психологу. Кроме того, ты делаешь очень много орфографических ошибок. В твоих диктантах и сочинениях ты деля ешь их гораздо меньше». Она сказала: «Давай пока что забудем об этом. Давай договоримся: ты больше не будешь писать таких повестей и даже думать о них. Если ты мне это обещаешь, то я не буду говорить с твоими родителями и ты сможешь избежать встречи со школьным психологом. А тетрадь пусть побудет пока у меня». Она была очень добрая, и по её глазам я понял, что она очень расстроена и хочет избавить меня от неприятностей с родителями. Я не знал, что сказать. Я сказал: хорошо, пусть тетрадь останется у неё, и обещал больше не писать таких повестей и даже не думать о них. Мне не хотелось идти к школьному психологу. Я пошёл домой и старался с тех пор не писать повестей и даже не думать о них.

Мне было печально и одиноко, словно кто-то отнял у меня лучшую и важнейшую часть жизни, толком не объяснив причину. Это было обидно и непонятно. Я снова стал читать газету «Скандалы», статьи о людях, торгующих человеческими органами, о косметических препаратах, которые делают из человеческих зародышей, об инопланетянине Алёше, которого нашла и воспитывала одна старушка из русской глубинки, и о других, которые похищают людей для того, чтобы встраивать в их мозг датчики и потом всегда знать, что происходит в мире людей. Ничто не приносило мне утешения. Из головы не выходили слова классной руководительницы о том, что моя повесть плохая, хуже некуда, и что таких повестей писать больше не следует. Я подумал: что, если классная руководительница ошиблась? Может быть, повесть вовсе не так дурна, просто классная руководительница очень чувствительная и ей неприятно читать про вампиров и убийц. Я решил написать другую повесть — о людях, похищенных летающими тарелками, и написал её, и принёс классной руководительнице. Я старался, чтобы в повести не было никаких страшных сцен и ничего неприличного. Сперва классная руководительница испугалась и сказала, что я ей обещал больше не писать повестей, но я уверил её, что эта повесть совсем другая. Тогда она взяла эту повесть и обещала посмотреть. И вот с тех пор я жду её ответа, всё жду и жду, потому что начались школьные каникулы и все разъехались, и Аглая, и я тоже уехал в деревню, я не знаю, чем это всё закончится, и что скажет классная руководительница, разрешит ли она мне сочинить ещё одну повесть или хотя бы подумать о ней, до окончательного вердикта ещё очень много времени, целая куча времени, и от этого времени делается страшно, такое оно пустое, и никчёмное, и непонятно, кто его сделал в таком количестве и с какой целью. О девушках-лесбиянках, одна из которых любила пить кровь, я больше не думаю.