Книга Скиппи умирает - Пол Мюррей

— Иногда причина, по которой мы не видим ответа, заключается в том, что мы слишком близко глядим на вопрос, — говорит голос.

Рупрехт, вздрогнув, поднимает глаза. В телевизоре, который включился сам по себе, появляется знакомое лицо — сморщенное и коричневое, как орех, с необыкновенно переливчатыми глазами: радужные оболочки так и блистают, будто производя какие-то запутанные вычисления.

— Все это время, я понял, трудности данной задачи отвлекали меня от того, что стояло за ней, — говорит лицо. — Ввод же дополнительного измерения сразу все проясняет. Мы оказываемся лицом к лицу с действительностью, обладающей одновременно и простотой, и почти невозможной красотой.

— Вот это да, блин, — говорит Рупрехт.

Почти невозможная красота. Она пританцовывает, блестит, как сбежавшая звезда, сквозь безобразную осеннюю серость: Скиппи не в силах оторваться, хотя за дверью уже слышен, все громче и все ближе, топот шагов и тяжелое дыхание, как будто кто-то грузный бежит по лестнице, перескакивая сразу через две ступеньки, — и вот наконец вбегает Рупрехт, весь в поту, и выпаливает что-то невнятное: “Мультиверсум!” — а потом замечает, чем занят Скиппи, и кричит:

— Мой телескоп!

— Извини…

— Зачем ты его передвинул?

Рупрехт оттесняет его и ревниво берется за трубу.

— Кажется, я видел НЛО, — говорит Скиппи.

— Да он вообще не на небо наведен, — фыркает Рупрехт.

Он приближает глаз к окуляру, чтобы убедиться в своей правоте; на другом конце ничего не видно — только какая-то девчонка из Сент-Бриджид, играющая во фрибси во дворе за стеной.

— И вообще, — отстраняется он от телескопа, вспомнив, зачем он бежал сюда из лаборатории, — это все не важно. А важно вот что. По-видимому, наша Вселенная — не единственная Вселенная в мире. Она может оказаться всего лишь одной из бесконечного числа вселенных, которые движутся в одиннадцатом измерении!

— Ого, — говорит Скиппи.

— Я знаю! — возбужденно выкрикивает Рупрехт. — Существует одиннадцать измерений! А ведь все думали, что их только десять!

И он продолжает говорить, развивая тему, расхаживая между кроватями кругами то в одну, то в другую сторону, хлопая себя по лбу и выкрикивая всякие слова вроде “водораздел” и “сногсшибательно”. Но Скиппи не слушает его. Глядя в телескоп, он опять наблюдает за той девушкой с фрисби: она бегает взад и вперед по гравийной площадке, подпрыгивает и кружится в воздухе, протягивая руку, чтобы поймать диск, и снова запуская его вверх, не успевая даже коснуться земли ногами, смеясь и убирая изо рта непослушные темные пряди волос… Она кажется гораздо ярче, чем все окружающее, словно кусочек лета, чудом очутившийся в октябре; в то же время от нее и все вокруг тоже становится ярче: ей удается как-то все наладить, как бывает, например, в мюзикле, когда кто-нибудь один принимается петь, а вслед за ним начинают петь и все остальные. Это относится не только к другим девочкам, но и к деревьям, стенам, к гравию, которым усыпан двор, к Рупрехту, даже к самому Скиппи, прилипшему к телескопу…

Из этого мечтательного состояния его выводит вой, раздавшийся сзади. Это Деннис и Марио прокрались в комнату и неожиданно набросились на Рупрехта; рассуждения об одиннадцатом измерении прервались, так как главный докладчик по этой теме катается по полу, цепляясь за свои трусы.

— Куда это ты уставился, Скипфорд?

Не успевает Скиппи направить трубу в другую сторону, как его уже теснят от телескопа; Деннис, приставив глаз к стеклышку, принимается издавать звонкие возгласы, как будто у него свистит в ушах:

— У, у, ух! Какая милашка!

— А ну-ка, дай мне посмотреть. — Марио тоже не хочет оставаться в стороне. — Ну и ну, что за попка!

— Погоди, вот увидишь ее сиськи… Эй, глядите — Скиппи покраснел! В чем дело, Скиппи? Это твоя подружка?

— Что ты болтаешь, — говорит Скиппи с отвращением, хотя не очень-то убедительно: он и в самом деле сделался весь красный.

— Смотри, Марио, смотри, Рупрехт! Скиппи не нравится, когда говорят о его подружке. Это потому, что ты любишь ее, Скиппи? Потому что ты любишь ее и хочешь жениться на ней, и целовать ее, и обнимать ее, и держать за руку, и говорить: “Я вюбвю тебя, ты моя вюбовь…”

— Не понимаю, что такое ты несешь.

— Интересно, эта знойная красотка придет к нам на танцы? — говорит Марио.

— Думаешь, она придет на дискотеку? — Скиппи вдруг весь загорается, как рождественская елочка.

— Знойных девок на этой дискотеке будет зашибись, — говорит Марио. — Да к тому же девицы из Сент-Бриджид известны своим распутством. Они будут валиться, как кегли, чтобы по ним проехались большие яйца Марио.

— Да, интересно, придет ли она туда, — говорит Скиппи.

— Скиппи, да ты совсем бредишь, если думаешь, что такая девчонка подойдет к такому растяпе, как ты! — Деннис крепко зажимает голову Марио между локтем и боком и принимается прыгать.

— Отпусти меня, придурок! — булькает Марио.

— Что-что, Марио? Я плохо тебя слышу, говори погромче!

— А кто это — Т. Р. Рош? — Рупрехт поднял с пола светло-желтую трубочку и теперь рассматривает этикетку на ней.

— Да, а почему тут по всей кровати одежда разбросана? — спрашивает Марио, с запозданием заметив беспорядок в комнате. — И зачем тут эта сумка?

— Да, Скип, что тут делает дорожная сумка? Середина семестра только на следующей неделе.

— Ты куда-то ехать собрался?

Скиппи как-то загадочно смотрит и на трубочку, и на сумку.

— Нет, — говорит он. — Никуда я не собираюсь.

Наконец-то пятница. Через час после последнего звонка школа окончательно пустеет: ученики разошлись по домам, а учителя переместились в “Паром” — маленький паб поблизости от школы, давно уже облюбованный преподавателями Сибрука (к непроходящему ужасу владельца паба, на глазах у которого прибыльная подростковая клиентура сбежала в другое место).

Для Говарда эти рабочие посиделки с выпивкой — тяжкий труд. “Мне просто нечего сказать этим людям. Мне нечего сказать им и в понедельник утром. Что же я могу сказать им под конец недели?”

“Говард, ‘эти люди’ — и ты тоже, — отвечает ему Фарли. — Хватит смотреть на все с позиции отрицания. Ты учитель, примирись с этим”.

Да, он может примириться с этим, когда ему платят за его усердный труд; но жертвовать первыми драгоценными часами выходных во имя командного духа — это уж чересчур: так ему кажется почти каждую пятницу.

Но не в эту пятницу. Сегодня он не мешкая направляется прямо в паб и сидит там, с мрачным выражением лица уставившись на дверь, в то время как Джим Слэттери безостановочно вливает какие-то байки в его неслышащее ухо, а Том Рош, потягивая что-то из стакана, смотрит на него из бара, будто раздраженный и покалеченный Питер Пэн. Однако из-за двери так и не появляется та, чьего прихода он ждет.