Книга Шестьдесят рассказов - Дино Буццати
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но девчонка уже убежала к себе и забилась под одеяло.
«И взбредет же в голову такое!.. Вот дура!..» — думала, лежа в тишине, хозяйка — спать ей уже не хотелось. Но, невольно вслушиваясь в царящее над миром ночное безмолвие, она вдруг тоже различила эти странные звуки. Действительно, по лестнице поднималась капля.
Как примерная хозяйка, синьора хотела было встать и посмотреть, в чем дело. Да разве что-нибудь разглядишь в тусклом свете маленьких лампочек, освещающих пролеты? Как станешь искать среди ночи на темной лестнице и еще по такому холоду какую-то каплю?
Назавтра слух о капле пополз из квартиры в квартиру, и теперь уже все в доме о ней знают, хотя и предпочитают об этом не говорить: в такой глупости стыдно даже признаться. И теперь в темноте, когда на весь род людской наваливается ночь, уже многие напрягают слух: кому мерещится одно, кому — другое.
В иные ночи капля молчит. А иногда, наоборот, на протяжении нескольких часов только и делает, что поднимается все выше, выше; и начинаешь думать, что она больше вообще не остановится. Когда кажется, что эти еле слышные звуки замирают у твоего порога, сердце начинает отчаянно биться: слава Богу, не остановилась, вон удаляется — тик, тик, теперь пойдет на следующий этаж.
Я точно знаю, что жильцы с бельэтажа уже чувствуют себя в безопасности. Раз капля, думают они, прошла мимо их двери, значит, она больше их не побеспокоит. Пусть теперь волнуются другие, как, например, я, живущий на седьмом этаже, а им уже не страшно. Но откуда они знают, что в следующую ночь капля возобновит свое движение с того места, где она остановилась в предыдущую, а не начнет все сначала, отправившись в путь с самых нижних, вечно сырых и почерневших от грязи ступенек? Нет, все-таки и им нельзя чувствовать себя в безопасности.
Утром, выходя из дома, все внимательно разглядывают ступеньки: может, хоть какой-то знак остался? Но, как и следовало ожидать, ничего не находят — ни малейшего отпечатка. Да и вообще, кто станет утром принимать эту историю всерьез? Утром, когда светит солнце, человек чувствует себя сильным, он прямо-таки лев, хотя еще несколько часов назад трясся от страха.
А может, те, с бельэтажа, все-таки правы? Впрочем, и мы, поначалу не слышавшие и не подозревавшие ничего, считавшие себя вне опасности, с некоторых пор по ночам тоже стали улавливать какие-то звуки. Да, верно, капля пока еще далеко. До нашего слуха доносится через стены лишь едва различимое тиканье, слабый его отголосок. Но ведь это означает, что она поднимается, подходя все ближе и ближе.
И ничего не помогает, даже если ты ложишься спать в самой удаленной от лестничной клетки комнате. Лучше уж слышать этот звук, чем проводить ночи, гадая, раздастся он сегодня или нет. Те, кто живет в таких дальних комнатах, иногда не выдерживают, пробираются в коридор и, затаив дыхание, стоят в ледяной передней за дверью, слушают.
А услышав ее, уже не осмеливаются отойти, объятые неизъяснимым страхом. Но еще хуже, когда все тихо: вдруг именно в тот момент, когда ты вернешься в постель, этот звук возобновится?
Странная какая-то жизнь. И некому пожаловаться, нечего предпринять, негде найти объяснение, которое сняло бы с души тревогу. Невозможно даже поделиться с жильцами из других домов, с теми, кто не испытал этого на себе. Да что еще за капля такая? — спрашивают они, раздражая своим желанием внести в дело ясность. Может, это мышь? Или выбравшийся из подвала лягушонок? Да нет же! А может, вообще все это надо понимать иносказательно, не сдаются они, к примеру, как символ смерти? Ничего подобного, синьора, это просто-напросто капля, но только она почему-то поднимается по лестнице.
Ну а если заглянуть глубже, может, мы таким способом пытаемся передать свои сновидения и тревоги или сладкие мечты о тех далеких краях, где, как нам кажется, царит счастье? В общем, нет ли здесь поэтического образа? Чепуха! А не тяга ли это к еще более далеким — совсем уже на краю света — землям, которых нам никогда не достичь? Да нет же, говорю вам, это не шутка, и не нужно искать здесь никакого двойного смысла. Увы, речь идет, по-видимому, просто о капле воды, которая ночами поднимается по лестнице вверх. Тик, тик — крадучись, со ступеньки на ступеньку. Потому-то и страшно.
Король, сидевший за огромным письменным столом из стали и алмаза, поднял голову и прислушался.
— Черт возьми, что это поют мои солдаты?
В тот момент мимо дворца, по площади Коронации, в самом деле проходил по направлению к границе батальон за батальоном; печатая шаг, солдаты пели. Жизнь легка, враг обращен в бегство, и там, в далеком краю, им осталось лишь пожинать лавры победы. Король тоже чувствовал себя великолепно и был полон уверенности в своих силах. Еще немного — и ему покорится весь мир.
— Это солдатская песня, ваше величество, — пояснил первый советник, с головы до пят закованный в броню, согласно предписаниям военного времени.
— Неужели у них не нашлось ничего повеселее? — удивился король. — Ведь Шрёдер сочинил для моей армии прекрасные марши. Я сам их слышал. Для солдат как раз то, что надо!
— Что вы хотите, ваше величество? — развел руками старый советник, больше, чем обычно, сгибаясь под тяжестью лат и оружия. — У солдат, как у детей, свои странности и прихоти. Будь у нас самые красивые марши в мире, они все равно предпочтут свои песни.
— Но эта песня звучит совсем не воинственно, — возразил король. — Им как будто бы даже грустно. А грустить у них, мне кажется, нет никаких причин.
— Ни малейших! — подтвердил советник с подобострастной улыбкой, намекая на то, что дела короля идут как нельзя лучше. — Притом, возможно, это всего лишь любовная песенка, и больше ничего.
— А каков ее текст? — не отставал король.
— По правде говоря, не знаю, — пожал плечами старый граф Густав. — Я распоряжусь, чтобы мне доложили.
Батальоны прибыли на границу и нанесли противнику сокрушительное поражение, значительно увеличив территорию королевства; гром побед разносился по всему миру; топот королевской конницы уже едва долетал с бескрайних равнин, с каждым днем удаляясь от серебряных куполов дворца. А над солдатскими биваками, раскинувшимися под чужим небом, плыла все та же песня — не веселая, не победная и боевая, а грустная, полная горечи. Солдаты ели до отвала, носили мундиры тонкого сукна, мягкие сафьяновые сапоги, теплые шубы, а сытые кони легко несли их из одной битвы в другую, все дальше от дома, и уставали под тяжестью лишь одного груза — захваченных вражеских знамен. Но генералы удивлялись:
— Черт возьми, что это поют солдаты? Неужели у них не нашлось ничего повеселее?
— Такие уж они от природы, ваше превосходительство, — отвечали вытянувшиеся в струнку офицеры генерального штаба. — Ребята хоть куда, но есть у них свои странности.
— Подозрительная странность, — хмурясь, говорили генералы. — Такое впечатление, что они вот-вот заплачут. И чего им не хватает? Чем они недовольны?
