Книга Каменный мост - Александр Терехов

– А вы читали «Крылья победы»? Хорошо, что Алексея Ивановича помнят. Вы можете оставить свой телефон? Посоветуюсь с братом и перезвоню.

И не позвонил. Я не понял, что могло не срастись? – и через месяц заново набрал семь цифр. Он узнал, помнил, еще раз записал телефон.

– А вы читали книгу Алексея Ивановича? Там все написано. Вы сходите еще в Музей Великой Отечественной войны на Поклонной горе, там все есть, и встреча будет не нужна. Я плохо себя чувствую.

Софья Мироновна? Володя? Рукописи наркома? Любил ли он сына? Видели вы Нину у себя дома?

Младший брат больше не слышал, брезгливо заныли телефонные гудки, и я вдруг понял, что там от моего шороха почему-то шевельнулась, поползла и рухнула ледяная лавина, – братья, как гномы, затаились в своих норах, проглотив ключи от горы, надеясь сдохнуть скорее, чем мы их выковырнем. Молчать, молчание спасет, как спасало многих в имперские годы.

– Значит, убил все-таки Володя. И они это знают точно. Просто не хотят еще раз ворошить все это… – Секретарша в белой блузке оказалась рядом, проявляя способность к очевидным выводам.

Девочка просто не представляла, как наши предшественники умели пугать.

Через пятьдесят дней (в середине августа) младшему Шахурину позвонил девичий голос из «Московского комсомольца» – семнадцатилетний запинающийся ангел. Все льют грязь на наше прошлое, а ведь наша великая история… герои, как брат ваш… я собираюсь про Алексея Иваныча… на целую полосу… когда мне подъехать, выберем вместе фотографии, а правда, что…

Гном записал ее рабочий и домашний и уполз советоваться. Через пару недель девочка аукнула: ну что? Я столько уже успела прочесть про выдающегося организатора оборонной промышленности. Ей посоветовали изучить «Крылья победы» и обязательно сходить в музей на Поклонной горе – там есть все. И еще через пару недель: самочувствие худое, звонить больше не надо.

Прошло полгода, сто восемьдесят дней, и все, должно быть, забылось в однообразии старческих забот и надзора за учетом льгот в квитках за квартплату. С.И.Шахурину молодежь крикнула: «Возьми трубку», и он пришаркал, чтоб услышать, что гнусавый, неторопливый аспирант из научно-исследовательского центра истории авиации в городе Жуковском только что закончил диссертацию об уникальном опыте организации перемещения производственных мощностей в Поволжье и Сибирь в 1941 году, – и, как вы понимаете, центральной фигурой моей работы является нарком… как пример высокоэффективного… чей вклад в победу еще недостаточно оценен… и, конечно же, не хотелось допустить каких-то мелких, нелепых неточностей, Сергею Ивановичу, как ученому, это должно быть особенно понятно… и, если бы нашлось десять минут хотя бы навскидку пролистать, хотя бы ключевые моменты… да, домашний телефон у меня есть, и на работе… «Крылья победы» знаю почти наизусть за годы исследований, в музее на Поклонке сфотографировался у стенда с наградами Алексея Ивановича… Так когда я смогу?

Через месяц ему ответили: никогда. Здоровья нет. А то вот дали один раз фото наркома в «Советскую Россию», а там перепутали подписи. Хотя тоже очень просили. Двадцать или тридцать лет назад.

Я подвигал солдатиков, последние приобретения («всадники» пятидесятых, производитель неизвестен, знаменосец, «всадник с шашкой», остался «всадник со знаменем», считается в наборе разных три, я-то числил их какими-то болгарами, смущали папахи, и попервой чуть не продал) – на пальцах остался дух металлической пыли; на вернисаже частый вопрос: почему не собираешь технику – не собираю, хотя мне нравятся корабли; танки из серии «1147–1947» бы купил…

Каста… Возможно, постучать должен свой – летчик-испытатель, писатель-документалист, герой Марк Галлай. Алена принесла с собой коробку конфет, но ей даже не предложили чаю.

«Я слышала, вы хорошо знали Шахурина?» – «Это провокация! Всего лишь крохотное дачное знакомство!» – «А про его сына…» – «Я ничего не знаю!» – «А про…» – «Ничего не помню! Даже не спрашивайте!» – «Как хоть он выглядел? Во что был одет?» – «Ничего не помню. Сам я был в летной форме, а в чем ходили другие, меня не интересовало!».

Алена убедительно заплакала: да что же это такое, никто ничего про героя, наркома, даже братья ни слова молодому поколению, какое-то издевательство, все бегают, словно про вора пытаюсь узнать… «Хорошо, – вскочил Галлай и объявил: – Иду звонить братьям. Они вас примут».

Вернулся и стыдливо развел руками: отказались. Но они всегда были такими. И не спрашивайте почему. До свиданья.

(Соня, хоть что-то, царапни его.) «А все-таки правда, что жена Шахурина летала на ночном бомбардировщике?»

«Жена Шахурина, – процедил Галлай, – была обыкновенная толстая еврейка».

Спустя год агенты установили пожилого племянника братьев, и он пришел на встречу в метро, тупо переспрашивая по телефону накануне: «А как я вас узнаю?» Я вручил ему ласковое письмо и список льстивых, мелочных вопросов: какие песни любил Алексей Иванович? как справлял дни рождения? как относился к футболу? а к хоккею? – ничего же страшного, вы убедите своих дядьев, что ничего страшного, внушал я ему и старался понравиться, специально побрился, а мы вас отблагодарим, это все для святого дела; не хотят встречаться, пусть хоть напишут. Через три недели племянник перезвонил: нет, они не хотят. Почему?! Нет.

Нет. Нет. Никогда.

Хорошо, братьев отложим. Но это ничего не изменит, Соню они не спрячут.

«Я помню все! Жили мы тогда в гостинице до 1931 года, швейцар дядя Яша отворял дверь в кафе-мороженом напротив через Тверскую, общий туалет… – и что за память у меня? Все помню! А как же называлась та гостиница во втором переулке от Моссовета? Отец мой – участник трех революций и комиссар чапаевской дивизии. Папа хорошо знал Ленина и посетил его после ранения с делегацией питерских рабочих и вручил первый портрет Карла Маркса, написанный художником-самоучкой. Поэтому в кабинет Ленина в музее семья наша ходила по пропуску, а как же называлась та гостиница?

Софья Мироновна… Она приходила в кремлевку, когда я там лежала, и приносила шоколад. Кому? Ну не мне же! В ком-то она была заинтересована. Гостиница, название такое… Мальчишка Шахурин остался жив, и отец спас его от суда – это я точно помню. Не так? Не надо обманывать! Нина Уманская? Была очень холеная. И дочка Кобулова была очень холеная, такие шубки… И Цурко… Но про них даже говорить не хочу – все врут. Мой муж Бичико служил в органах, дед его – отец Сталина, свадьбу играли в Заречье, я в зеленом платье из американской помощи – память у меня просто великолепная, а в музее все врут! И пусть врут».

«Папу часто вызывали петь в Кремль, иногда даже без аккомпаниатора, с одними нотами. Там он очень страдал из-за того, что не пил. В центральном госпитале после концерта всем раздали по огромному фужеру со спиртом и объявили тост: „За Родину! За Сталина!“ Мама открыла дверь, папа сделал шаг, сказал: „Мне плохо“ – и упал.

Я была пухлым ребенком, и Шахуриным нравилось смотреть, как я танцую.

Наши родители познакомились еще до войны на каком-то кремлевском приеме. Матери сошлись поближе в эвакуации в Куйбышеве. Но не подружились. Мама не признавала подруг, не любила навещать приятельниц – отец терпеть не мог оставаться дома один. Поэтому со всеми – только поверхностные светские отношения.