Книга Ночные рассказы - Питер Хег

Однажды врач предложил Шарлотте бесплатные сеансы терапии. Она ничего не ответила, но бросила на него быстрый и столь красноречивый взгляд, что он медленно провёл пальцем по своему рубцу и с тех пор больше не делал ей таких предложений.

Кроме врача Шарлотте помогал ещё один человек, мастер, на котором лежала немалая доля ответственности за большинство экспериментальных установок в институте, но чью рабочую силу Шарлотта теперь полностью монополизировала. Она попросила его устроить в подвале маленькую мастерскую без окон. Дверь всегда была заперта, и здесь он работал в соответствии с указаниями Шарлотты в течение девяти месяцев, в течение которых лицо его постепенно приобретало всё более болезненное выражение. По прошествии этих девяти месяцев он уволился. Бор не смог найти в себе мужества и присутствия духа, чтобы попросить у него объяснений, но мастер сам заметил его вопросительный взгляд: «Я, — сказал он, — построил машину для фрекен Гэбель. Она говорит, что это большая тайна. Я могу только сказать, что она называется „гистометрический разрядник”. Я знаю, что фрекен Гэбель собирается продемонстрировать её вам. Я хочу быть совершенно уверен, что, когда этот день наступит, я буду далеко, очень далеко отсюда».

В то время Шарлотта сообщила сотрудникам института, что ей требуется человек для участия в эксперименте. Любого другого учёного попросили бы дать объяснение, но Шарлотту никто ни о чём не спросил.

Но и желающих не нашлось. При обычных обстоятельствах Шарлотта притягивала к себе всё, и особенно своих жертв, но сотрудники института на Блайдамсвай инстинктивно с испугом почувствовали, что те пилюли, которые они с врачом втайне от всех изготовили, должны быть слишком сильным лекарством для того, кто хочет надолго сохранить хорошее здоровье, сделать научную карьеру и дожить до помолвки. Все ободряюще улыбались, но никто не торопился предложить свои услуги.

На самом деле Шарлотта Гэбель и не смогла бы их использовать. За эти последние месяцы в Копенгагене ей стало ясно, что ищет она очень редкий товар, и, пока она не поняла, можно ли его вообще найти, она не огорчалась, видя сдержанность своих коллег.

И тут появился садовник и предложил себя. В один прекрасный день, когда она в одиночестве сидела в своём кабинете, он вошёл к ней, и впервые после того разговора у цветочной клумбы они оказались наедине. Находясь лицом к лицу с этим юношей, она почувствовала неясное смущение, которое, как она сама себе повторяла, объясняется его безграничной глупостью — как тут не почувствовать раздражение?

Когда он договорил, она спросила:

— Ты слышал о Марселе Прусте?

— Так это будет он? — спросил юноша ядовито, готовый в случае положительного ответа выбить зубы своему сопернику, чтобы занять место в лаборатории Шарлотты.

— Он умер, — сказала Шарлотта холодно. — Он был писателем. Сначала он потерял память. Но как только он чувствовал запах определённого пирожного, его переполнял поток воспоминаний, который теперь занимает три тысячи страниц.

— Дай мне пирожное, — сказал юноша. — И я вспомню четыре тысячи.

Шарлотта встала.

— В том-то и дело, — сказала она. — Мне нужен человек, который даже в булочной своего родного городка не сможет вспомнить и двух строчек. Я ищу человека без воспоминаний.

Она вышла из комнаты и пошла по коридору. Молодой человек стоял в дверях и потерянно смотрел ей вслед.

— Чёрт побери, — прокричал он, — так вот что тебе надо — что-то вроде репы, которая может говорить.

Шарлотта не оглянулась.

— Значит, буду искать репу.

В тот вечер Шарлотта впервые осознала, что она отдала Копенгагену столько, сколько могла, и получила столько, сколько этот город мог ей предложить. Через две недели они с врачом уехали из Копенгагена в Париж.

За эти две недели она подготовила описание своего опыта. Это изложение очень, очень короткое, и, как оказывается сейчас, написано оно в таких общих выражениях, что было бы невозможно, взяв его за отправную точку, составить себе ясную картину, что же, собственно говоря, она планировала.

И тем не менее это изложение послужило основой для тех ходатайств о финансовой поддержке, в ответ на которые она получила чрезвычайно большую сумму, позволившую ей продолжать делать то, что она делала.

К ходатайствам её отнеслись неоднозначно. Хотя Бор и дал ей рекомендации для полноводного источника, который финансировал те упоительные годы на Блайдамсвай, и хотя этот источник и выделил деньги, Шарлотта чувствовала, что выписывавшая чек рука дрожала от едва ли поддающейся объяснению неприязни.

В Париже она обратилась с ходатайством в Торгово-промышленную палату и вместе с субсидией получила послание, в котором выражалась озабоченность. Там было написано:

«Есть благородство в утвердившемся в веках представлении о том, что общество — это дерево, политики — садовники и лесники, наука — их советник. В связи с этим Палата с озабоченностью смотрит на теорию, которая, подобно Вашей, представляет будущее неким эмоционально ослабленным отклонением от настоящего.

Если Палата тем не менее приняла решение удовлетворить Ваше ходатайство, то исключительно исходя из столь же традиционной уверенности в том, что прошлое хранит в себе чувства и силы, которые, укреплённые и облагороженные, следует пронести через все времена».

Ни один другой человек в мире кроме Шарлотты не имел таких прекрасных предпосылок, чтобы понять, почему эти решения о выделении денег содержали столь очевидные и странные противоречия. Никто другой не мог иметь такого исчерпывающего представления об обете безбрачия естественных наук, о том колоссальном напряжении, с которым они отвернулись от назойливой действительности, и поскольку она это знала, она понимала, что они давали одной рукой и делали умоляющие жесты другой, потому что чувствовали, что то, с чем она пришла, — это то, от чего отвернулась физика, чтобы не нарушать свой сон, но что ей тем не менее продолжало сниться по ночам.

Только в Париже Шарлотта сообщила о том, что эксперимент будет проходить в Сен-Клу, предместье Парижа, в садах семейства Гибель. Врач хотел было указать на то, что не очень разумно проводить эксперимент с любовью в том месте, где ты вырос, но по мере того, как Шарлотта приближалась к своей цели, терпения у неё оставалось всё меньше, в то время как авторитет её рос, так что теперь, даже с врачом, она держалась как полномочный представитель всех бурно развивавшихся со времён Возрождения естественных наук и более уже не оставляла места для возражений. Именно этот авторитет позволил ей сообщить родителям и сёстрам, что она вернулась не для того, чтобы попросить прощения, но чтобы побудить их покинуть дома в Сен-Клу, предоставив их в её распоряжение.

Они переехали и, подобно врачу, воздержались от лишних вопросов. В этом столетии считалось благоразумным воздерживаться от лишних вопросов и покидать родные дома ради научного прогресса. К тому же они были рады, что вернулась их блудная дочь и сестра.