Книга Черная земляника - Стефани Коринна Бий

— А я так обрадовалась! Я была счастлива здесь в детстве.

И она разражается слезами.

— Вы приезжали сюда на каникулы? — гремит вдруг чей-то незнакомый голос.

Пораженные, они оборачиваются и видят контролера.

— Да, я бывала тут весной, с папой и мамой. Пальмы… а под елями большие желтые примулы… Мне бы так хотелось опять все это увидеть!..

Поезд испускает свой жалобный дрожащий крик и неожиданно встает.

— Он остановился! — кричат все и бросаются к выходу.

— Нет, не вы! — возглашает контролер. — Только она!

И он тащит за собой Ночную Розу.

— Отсрочка предусмотрена для вас одной.

Хлопает дверца, контролер помогает ей сойти и протягивает сверху саквояж.

— Спасибо вам!

И она бежит со всех ног, счастливая донельзя.

Ее деревня. Она узнает луга, дома, цветочные беседки, приземистые дубы, сады. Узнает все, ничего не изменилось.

Но вот раздается призывный свист, и она оборачивается. Однако видит только старика, обрезающего виноградные лозы, да женщину, что вешает белье. Свистки не утихают, преследуют ее по пятам. «Может, это попугай? Ну да, конечно, попугай!» Радость переполняет ее, она с удовольствием смакует чистый, свежий воздух. «Там, вон в том доме, я жила когда-то. На каком этаже? На четвертом. Мы еще всегда ели на этой лоджии с белыми столбиками». Она ищет отель, где они изредка останавливались. Не это ли здание за изгородью, с площадкой для игры в шары? Но на нем больше нет вывески. Она с трудом отворяет скрипучую решетчатую калитку; все двери заперты.

Она тянется к красной розе, собираясь сорвать ее, но, спохватившись, отдергивает руку. «Нет-нет, я не хочу скандала». У дороги она замечает чайную, где ее мать однажды заказала ко дню ее рождения сладкий пирог с восемью свечками в бумажных кружевных розетках.

Она входит туда, — ни живой души. Наконец из задней комнаты выглядывает женщина, смотрит на нее издали, с порога.

— Я хотела бы чаю и пирожных, — просит Ночная Роза.

Но женщина исчезает, как будто и не слышала. За один из столиков присаживается мужчина — бедно одетый, с красным носом. «Верно, пьянчужка…» Он указывает ей на соседний стол. «Нет, я не хочу есть, — думает Ночная Роза. — Ни есть, ни пить…» И покидает чайную.

Теперь она в самом сердце деревни, куда нужно взбираться по темным ступеням; внезапно их озаряет желтая стена квадратного дома с четырехскатной крышей и — ах! — с фривольной улыбкой каменного Амура. Она подходит к мельнице. Река по-прежнему шумно бежит под горбатым мостиком.

У входа в ущелье, среди голых деревьев, высится недостроенный «феодальный» замок ее друга Тицио. Но откуда вдруг это ощущение мертвенной печали? Что сталось с ее жизнерадостным, отважным Тицио? Она не осмеливается постучать в дверь и спускается на площадь, сохранившую свои каменные скамьи и знакомоуродливые акации. На северной стороне появилось несколько новых фасадов — широкие витрины магазинов, парикмахерская, мастерская по установке электроприборов. Южная улица начинается с вывески:

PICCOLO TEATRO[14]

Она запуталась, безнадежно заплутала в этом лабиринте улочек, мощенных круглым черным булыжником. И так же черны, по обе стороны от нее, каменные ограды тесных садиков, где чахнут унылые деревца, вянут заброшенные растения. Только и есть живого, что кошки, перебегающие ей дорогу, — три черные, потом одна серая, за ней тигрово-полосатая. Она слышит собачий лай, но все же храбро идет вперед. Ей чудится, будто за ней следят. Шестой кот, забравшись на карниз, уставился на нее оттуда своими желтыми глазищами с расширенными зрачками.

Ей нравится блуждать в этом каменном лабиринте, не страшном из-за своих карликовых размеров и, в общем-то, хорошо знакомом. Небо над ее головой налито такой густой синевой, что кажется грозовым. Она ощущает прилив счастья, острого счастья, от которого даже слегка кружится голова.

Вот он наконец — театр. Тяжелая, окованная железом дверь поддается нажиму, но зал превратился в свалку инструментов, старой утвари и досок. Она вдыхает смрадный запах не то погреба, не то склепа.

— О, значит, кончено дело! — шепчет она.

В глубине помещения все еще висит занавес, но выцветший и такой изодранный, что сквозь прорехи видна груда сломанных стульев и скамеек.

— Да, кончено, — повторяет она.

— Кто здесь?

У входа ждет старик; он не видит ее, она сама подходит к нему.

— Господин Альбертини? Это ведь вы кукольник! Я вас узнала.

Он устремляет на нее острый, совсем не старческий взгляд:

— С кем имею честь, мадам?..

— Я Роза, помните меня? Я часто ходила к вам в театрик.

— Ах да!.. Роза… розовая Роза… однажды ночью вам приснилось, будто вы стали одной из моих марионеток. Вы, я гляжу, выросли, но остались такой же красивой. И белой… Вы теперь (он как-то странно запнулся)… близко. Уж и не знаю, как вам объяснить, но сейчас вы совсем близко от меня.

Она решила, что старик заговаривается, она не поняла его. Испуганно пожала ему руку и сказала: «До свидания!»

— В ином мире, — ответил он.

Выбравшись из путаницы переулков, она оказалась на свету, на залитой солнцем дороге. Странная дребезжащая музыка и два загоревшихся красных огня привлекают ее внимание. Она останавливается. По рельсам, невесть откуда, мчится поезд, тот самый, на котором она прибыла сюда. Она переходит пути у шлагбаума и направляется к церкви. Это здание всегда пугало ее своим силуэтом затаившегося зверя, какой-то гигантской мыши с парой слепых овальных глаз; правда, колокольня была сложена из розового камня, и колокола послушно качались на своих железных перекладинах.

Она взбирается на цоколь небольшого обелиска, чтобы получше рассмотреть окрестности.

На рыжих горах кое-где лежит снег, от озера — невидимого, но она знает, что оно в той стороне, — поднимается легкий голубоватый туман. Какие-то крупные птицы разгуливают по коньку церковной крыши. Скворцы, что ли? Вот уже туда слетелась целая стая, и все поглядывают на нее, Ночную Розу. Один из них даже уселся на обелиск. У входа в церковь высится мраморная статуя. Какой же это святой? Нет, не вспомнить. Настоящая роза, яркая, пышная, пламенеет у ее ног, на клумбе. И ее снова тянет сорвать цветок. «Все-таки мое имя дает мне на это право!» Но она боится птиц.

И вот она на кладбище. Уж не совершила ли она все это путешествие ради того, чтобы очутиться тут, среди могил? Она ходит по дорожкам, читает имена, которые все кончаются одною из трех букв — «а», «и» или «о».

— Аио… — напевает она. Но ей себя жалко.

К ее чувству счастья по-прежнему примешивается смутная тоска. На каждом надгробии лежит венок из еловых ветвей, переплетенных с искусственными рождественскими розами. «Белые и чуточку розоватые, как живые». Еще там стоят свечи, некоторые даже горят. «Значит, и у мертвецов нынче праздник». Ей хочется остаться среди них. Она вырывает сорняки и, с помощью сухой веточки, переносит огонь от горящих свеч к незажженным. Язычок пламени стоит прямо, неколебимо — высокая кладбищенская ограда не пропускает ветра. Как ей хотелось бы остаться здесь навсегда! Присев на ступени часовенки из охряно-желтого кирпича, она отдыхает. И думает: «Мне бы нужно подыскать себе комнату».