Книга Спокойный хаос - Сандро Веронези

— Дилан! Красавец!

Дилан встает на задние лапы, радостно приветствует ее, но очень скоро она его разочаровывает, пожаловав ему скупую ласку, — быстрое, небрежное движение руки, потрепавшей его по голове, на самом деле было только промежуточной остановкой на пути к листовке, и ее указательный палец приземляется на нужной строчке.

— Вот эта, видишь?

Тут у нее зазвонил мобильный, она отвечает, сделав мне извиняющуюся гримасу, говорит по телефону, а я между тем читаю то, что она мне показала: «Дедушка и бабушка: помощники или проблема? Беседу ведут психологи-педагоги Глория Авуэло и Николетта Сков». Эта тема меня интересует меньше всего, хотя бы еще и потому, что кроме моего отца, дедушки Клаудии, который живет в замкнутом, созданном им самим мирке, отставшем от нашего времени, по крайней мере, века на два, все ее бабушки и дедушки уже умерли. Однако потом я заметил, что мать Бенедетты ошиблась: ее палец ткнул в строчку с названием встречи, которая состоится в будущем месяце. Тема сегодняшней беседы на одну строчку выше: «Начнем с конца: как разговаривать о смерти со своими детьми. Беседу ведет психотерапевт, последовательница школы Гордона[42], Мануэла Солвай Грассетти». Я отрываю глаза от листовки и смотрю на мать Бенедетты.

— …послушай, я за рулем, — говорит кому-то она, — как только буду дома, я тебе перезвоню.

Она бросает на меня лукавый взгляд, и я поневоле становлюсь сообщником ее лжи, молчит несколько секунд, затем прощается и выключает телефон.

— Прости, — говорит она и делает паузу, резко встряхивая головой, будто хочет избавиться от мертвых волос, потом улыбается: — Тебе это интересует, да?

— Наверное, да.

— Послушай, сейчас я очень спешу и хотела бы только сказать, что, если ты решишь пойти туда, то можешь оставить Клаудию с нами, может быть, она даже захочет переночевать у нас. Это место далеко, в Горгондзоле[43], если ты туда поедешь, то, наверняка, вернешься поздно.

— Спасибо… — мой голос неестественно замер, потому что, собираясь поблагодарить ее, я хотел назвать ее по имени, но, как обычно, я точно не помню, как ее зовут: Барбара или Беатриче? Клаудия мне напоминала имя этой женщины четыре или пять раз, но, видимо, у меня что-то не так с головой, мой мозг отказывается запомнить ее имя в точности, и, как всегда, я колеблюсь в нерешительности: Барбара или Беатриче, что поделаешь, в конце концов, с ее именем у меня вечно будут связаны сомнения. К тому же, я еще и несколько озадачен: ясно как день, что она специально вернулась сюда только для того, чтобы передать мне эту ценную информацию, ясно и то, что, по ее мнению, мне непременно следует туда пойти.

— Дай подумать, что у меня там на вечер, — бормочу я.

— Не спеши, делай свои дела, — говорит Барбара-или-Беатриче, — сегодня я не смогу забрать Бенедетту из школы, но позднее мы можем увидеться в спортзале. Ты придешь, да?

А как же. И Бенедетта пожелала заниматься художественной гимнастикой, как Клаудия: но у нее нет к этому таланта, она сильно от нее отстала, занимается в команде Б с другой тренершей, и, по-моему, очень из-за этого расстраивается, особенно, когда она видит, с каким обожанием Клаудия смотрит на Джемму, маленькую чемпионку.

— Да, приду.

— Там и договоримся. Смотри у меня, без церемоний.

— Договорились. Спасибо.

И что уж совершенно абсурдно, я протягиваю ей листовку.

— Можешь оставить ее себе. Вот увидишь, толковые люди, их всегда интересно послушать.

Снова улыбнулась Барбара-или-Беатриче, попрощалась со мной, включила обратный ход и заскользила по встречной полосе к проспекту, где путь ей тут же преградило сумасшедшее движение. Она уже далеко, но я вижу, как из сумочки она достает мобильник и прикладывает его к уху.

Я спокойно возвращаюсь на свою скамейку. Как разговаривать с детьми о смерти. А почему бы и нет? Может быть, существует какая-то особая методика, есть метафоры какие-нибудь. То, что я с Клаудией до сих пор на эту тему не говорил, вовсе не означает, что мы никогда не будем об этом разговаривать. Наверное, мне надо бы к этому подготовиться заранее, чтобы потом, в последний момент, не импровизировать. Сегодня вечером, очень возможно, что Клаудия будет ужинать со своим дядей. Но в данную минуту я об этом думать не хочу. Может быть, как-нибудь, но только не сейчас. Сейчас мне хочется просто посидеть в теньке и приласкать свою собаку, вот и все дела. А листовку эту я засуну в карман — и все.

Дело в том, что на этой неделе меня, как ни странно, оставили в покое, буквально все. Никто сюда не приходил поделиться со мной своими неприятностями. Только один раз позвонила Марта. Из офиса мне приносят документацию. Изредка по делам приходят посетители. Это место перестало быть точкой в мире, где можно выставить напоказ свои язвы, и я смог расслабиться, отвлечься, внимательно понаблюдать за окружающим и даже начал скучать — в изгнании, известное дело, много свободного времени. Я помахал рукой Клаудии, привет-привет, когда она выглянула из окна, с матерями ее школьных подруг поговорил о детских болезнях, сопровождающихся сыпью, поприсутствовал на тренировках по гимнастике, где из детей стремятся сделать олимпийских чемпионов, повспоминал о давно минувших, но таящих опасность вещах, однако ни одно из этих воспоминаний не огорчило меня, продолжал составлять свои списки. И по вечерам дома тоже все идет своим чередом: после ужина я рассказываю Клаудии придуманные мной приключения о Слиянии, хищном чудовище о двух головах, у которого много других физических отклонений: два раздвоенных языка, четыре глаза, сводящие с ума смельчака, отважившегося заглянуть в них, длинный чешуйчатый хвост, которым оно разит наповал всех, кто не принадлежит к буржуазным кругам; слава богу, у моей дочери богатое воображение — она оценила эту сказку выше, чем я смел надеяться. Рано ложусь спать. Позавчера нашел в принтере теперь уже бывшего компьютера Лары листы с двумя письмами из ее электронной почты, которые я напечатал в ночь моего душевного кризиса, а потом напрочь о них позабыл. Я их тут же выбросил, даже перечитывать не стал. И никакой боли: все еще чувствую себя как чудак, свалившийся с крыши: он встает на ноги и начинает недоверчиво ощупывать себя, недоумевая, как это так он остался целехоньким. И владелец «СЗ» до сих пор не объявился, его машина так и стоит на стоянке, разбитая и заброшенная — вон она у меня перед глазами, — и моя визитка все еще лежит на месте, за щетками на заднем стекле…

Я познакомился с девушкой, хозяйкой золотистой гончей, что да, то да: у нее удивительное имя — Иоланда — она по-прежнему каждый день выводит свою собаку; вот-вот она должна подойти. И я тоже стал брать с собой свою собаку, где это сказано, что я не могу привезти ее с собой, и благодаря этой уловке, когда мы с ней разговариваем, наши беседы остаются на уровне бодренького трепа, так как исключительно касаются собак, (наших собак, но и собак вообще), мы не разговариваем на личные темы, не затрагиваем частных вопросов. Например, она даже не знает, что я нахожусь здесь весь день, и ей неизвестно по какой причине, она меня об этом не спросила, а сам я ей не рассказывал, точно так же я не спросил ее, чем она занимается, и она мне это не сказала, вот так: и ничего я о ней не знаю.