Книга Записки гробокопателя - Сергей Каледин

— Пенсия, говорю, больше будет! — крикнул заведующий.

— Ты мне, Петрович, мозги не пыли. Я работать буду. Если возьмешь. Возьмешь — не забуду. Воробей трепаться не любит… А?

Петрович встал из-за стола, прошелся по кабинету. Заметил заляпанные грязные сандалеты на зябко поджатых ногах. Снял со шкафа рефлектор и, поставив у ног Воробья, включил.

— Ага, — сказал Воробей.

— Денег-то нет? — спросил заведующий.

— Да Валька все… — Воробей щелкнул себя по горлу, — пока в больнице лежал.

— Ладно. Котел топить будешь, а то вон холод уже, там поглядим. Про инвалидность — никому. Справку спрячь. Понял? И оденься хоть… Смотри, синий весь.

— Да это в больнице крови пожалели, думали: аут.

Воробей входил в должность. Да и то сказать — входил… Он и прошлые зимы котлом заведовал, без приказа. Как холода начинались в конце октября, перебирался из сарая в котельную. Ни Петрович, ни до него заведующие — никто с котлом забот не знал. Обо всем хлопотал Воробей. У звонаря дяди Лени — он же и завхоз церковный — брал на складе уголь, набирал угольный ящик доверху, нарезал поленницу на хоздворе из спиленных по просьбе клиентов деревьев и всю зиму безукоризненно командовал котлом. Пьяный ли, похмельный, в семь утра заводил тяжелую, с матом, хрипом возню в трафаретной — запаливал котел.

Контора — Петрович, смотритель, Раечка — приходила к положенным девяти в благостную теплынь.

Несколько раз без Воробья контора чуть не вымерзла. Котел никому не давался: делали вроде по-воробьевски, а огонь вдруг гас ни с того ни с сего. Выгребай из топки всю вонь, заводи по новой. «У Воробья секрет есть».

Уголь Воробью давали в церкви безропотно. И деньги взаймы, когда ни приди — староста Марья Ивановна, тяжелая хваткая старуха, а нет ее — заместительница Анна Никитична, худенькая, в черном. После больницы Никитична сто дала до лета. Давать-то давали, но, ясное дело, не за здорово живешь…

Хоронили когда-то давно батюшку отца Василия. Душевный был старик. Чуть не до самой смерти, уже за восемьдесят, службы служил и отпевать ходил на самые дальние участки, не ленился. Да и так просто нравился всем: и как здоровается, шляпы чуть касаясь, и как с попами подчиненными говорит ласково, не то что нынешний отец Петр — этот гавкает на своих, как пес цепной. Еще вот тоже: со старьем, нищими на паперти, всегда здоровался. И голубей кормил каждое утро возле церкви. Стоит, бывало, посреди голубей, крошки им накидывает, а они чуть не под рясу к нему заходят.

Так вот помер он. Воробей сам вызвался копать. Могилу отвели рядом с церковью, почти вплотную к ней, как положено по сану. А там земля — сплошняком камни, кирпичи, железки со старых времен от стройки еще остались. Марья Ивановна подходила, видела, как Воробей, мокрый, как крыса, в хламе этом уродовался: ни ломом толком не возьмешь, ни лопатой. И костей было — чуть не на полметра; сколько тут их, попов, нахоронено. Воробей, как дьявол какой, по пояс в бульонках стоял: и наверх не вытащишь — у церкви народу прорва, и в яме с ними не развернешься. Так и корячился до темноты, а начал рано.

— Земля тяжелая, Лешенька? — наклонялась над запаренным Воробьем Марья Ивановна.

— Пустое, Марь Иванна, для батюшки конфетку сделаем.

И действительно сделал. Два метра глубиной, ровненькая, дно еловыми ветками выложил. Не могилка — загляденье.

…Воробей подошел к церкви, погулял вокруг — тянул время. Все ж к прокурору зовут, не в кино. Поднялся на паперть. Нищие разом заныли, запричитали, но, разглядев местного, смолкли. Воробей снял шляпу и толкнул тяжелую дверь.

В прохладном полумраке церкви стояло четыре гроба на специальных для этого скамьях. Возле гробов по-домашнему спокойно хлопотали родственники: прихорашивали, подправляли покойниц. Все четыре были старушки.

Здесь же Батя полгода назад крестил и Витьку, сына Воробья. Крестным был Кутя, а крестной матерью Валькина подруга с Лобни Ирка.

Воробей подошел к конторке, за которой Марья Ивановна оформляла усопших. Тяжелый шаг Воробья оторвал Марью Ивановну от дел.

— У вас отпевание?

— Это я, Марь Иванна, Лешка Воробей…

— Лешенька, а я тебя и не узнала. Ты что, выходной сегодня? Наряженный…

— Да нет, — Воробей замялся, — к следователю мне скоро. В прокуратуру… шел вот, зашел…

— Чего ж ты опять натворил? Господи! — Она всплеснула руками.

— Да за старое, еще до больницы, когда пил… Адвокат сказал: простят, не посадят. А там кто его знает… Значит, вот на всякий случай до свидания… Батя-то где?

— Батюшка? Обедает. Посмотри в крестильной. Ну, дай Бог тебе, Лешенька. Она мелко перекрестила его.

— К чер… — Воробей подавился. — Спасибо, Марь Иванна.

Попов в кладбищенской церкви было два: старший — отец Петр и отец Павел, Батя.

За столом сидел один Батя.

— Садись, Леша. Здорово. Как Виктор?

— Нормально… Косит вот только…

— Пройдет, — хлебая борщ, буркнул Батя.

Поп был невеселый. Воробей знал, в чем дело. Прикрылась лавочка.

При старом-то настоятеле, земля ему пухом, Бате вольготно жилось. Ну, подпил, прогулял службу… что за беда, вера-то у нас, русских, православная, испокон на Руси к вину уважение, а священник — что ж он, не человек? Настоятель отслужит вне очереди, Пантелеймон Иванович, дьякон, тоже поспоспешествует, а уж Батя потом две, а то и все три не в очередь отпоет.

А теперь! Новый-то, отец Петр, чуть запах услышит — от службы отстраняет, и объяснительную велит писать, да благочинному настучит, тот — в епархию, а там разговор короткий. За Можай загонят…

А уж не дай Бог на работу — тьфу, на службу! — не выйти, сожрет с дерьмом: бюллетень давай. Русский священник, да чтоб бюллетень?! Тьфу, пропади он пропадом!..

— Ну, идешь? — очнулся Батя. — Не боишься?

— Адвокат сказал: нормально будет…

Батя вытер носовым платком бороду.

— Встань-ка, благословить надо.

— Да я ж… — Воробей замялся, — я ж вроде неверующий…

— Все неверующие, — Батя поднялся из-за стола, — а благословить не мешает. Шляпу положи, стой смирно.

Он медленно перекрестил Воробья и, закатывая глаза, что-то тихо пробормотал, подал руку. Воробей не понял, пожал ее.

— Целуй! — поправил Батя.

Воробей покраснел и ткнулся губами в поповскую руку.

— Ну, вот. Теперь иди спокойно. С деньгами твоими как договорились: кладу на свою книжку и по сто рублей каждый месяц Валентине высылаю без обратного адреса, так?

— Ага.

— Иди, не бойся, Бог даст, обойдется, Алексей. Ступай.

Бабки, пригревшиеся на паперти, опять заворковали, привычно протягивая скрюченные ладони.