Книга Похожая на человека и удивительная - Наталия Терентьева

Прогулка по городку, очень мало тронутому современной эрзац-культурой и нарождающейся буржуазной цивилизацией. В самом деле, кому нужно в городке, едва-едва насчитывающем пять тысяч жителей – население нескольких московских многоэтажек, – вешать рекламные плакаты и открывать увеселительные заведения? Все, кто хотел веселиться, давно покинули этот городок в поисках быстрого заработка, быстрого успеха и счастья быть песчинкой большого равнодушного мегаполиса.

Климов сводил меня в действующий женский монастырь. На территории монастыря шло активное строительство. Монахини сажали цветы, а привычные глазу разнорабочие из бывших среднеазиатских республик не торопясь строили новые каменные палаты – «гостевой дом», как пояснил мне Климов – и ремонтировали один из трех храмов. Странно. Могут ли люди разной веры строить друг для друга молельные дома? Что-то в этом есть неправильное.

Мы попали на вечернюю службу, послушали медлительного, чуть косноязычного батюшку и хороший хор монахинь и послушниц. Одна из них, девушка лет девятнадцати, худая, невысокая, во время пения решительно вышла в маленькую кухоньку, видневшуюся в боковом приделе, попила воды и такими же уверенными, широкими шагами вернулась на место. Я услышала, как в небольшом хоре добавился яркий, сильный голос.

Невольно я заметила не вяжущиеся с платьем и платком послушницы широкий черный пояс с огромной пряжкой и большие черные ботинки с круглыми носами. Я никогда не видела в продаже такой обуви. Наверно, из-за них она ходила очень широкими шагами – как иначе можно шагать в массивной мужской обуви? Только где она их взяла и, главное, зачем? Чтобы крепче стоять на земле? Чтобы скрыть юное, нежное тело, прикрыв его черным бесформенным платьем, черным платком и надев эти ботинки, подходящие больше сержанту пехотных войск? Чем-то очень не понравилась, видно, этой девушке жизнь на нашей земле, все ее краски, ароматы, соблазны… Либо не понравилась кому-то из ее родственников и таким страшным образом этот родной человек решил уберечь девушку от тех бед, которые подстерегают ее в миру.

Следующим ярким и совершенно неожиданным впечатлением от Калюкина был огромный Ботанический сад, достойный украшать любой крупный город. Не думаю, что в год этот сад посещают больше тысячи человек. Для местных входная плата слишком высока – если ходить туда просто гулять, а туристов в Калюкине – раз-два и обчелся.

Я испытывала странное ощущение, глядя на собранные по всей земле экземпляры сосен, пихт, елей, краснолиственных кленов, диковинных кустарников – низкорослых, пышных, ползущих. И думала о том, что всё это великолепие существует помимо нас, независимо от нашей воли. Мы можем в одночасье уничтожить его, можем наслаждаться красотой, пытаясь постичь тайну этой очень простой красоты, найти для нее приблизительные слова, похожие краски, но создавать сами такое – живое, прекрасное, разное – не можем. Можем худо-бедно воспроизводить, иногда получается скрещивать, но не более того.

– Нравится? – заинтересованно спрашивал меня Климов, как будто радушный хозяин всего этого богатства, и мне совсем не обязательно было отвечать ему вслух.

Пятьдесят Второй бежал сзади, иногда обгонял нас, поглядывая на меня темно-рыжими глазами, и мне очень хотелось погладить его гладкую, чистую шерстку, короткую и густую. Чем хороши большие собаки – с ними сразу вступаешь в подобие человеческих отношений. Мне было понятно, что пёс не ревнует меня к хозяину, он вполне уверен в том, что я временный человек здесь, но я вызываю у него симпатию. Мне тоже был приятен домашний умный пес, чистый, воспитанный, веселый, но достаточно сдержанный. Собаки похожи на хозяев? Можно было надеяться, что все эти приятные черты характера есть и у Климова. На первый взгляд так оно и было. Хотя человек, в отличие от собаки, умеет при желании казаться, а не быть.

В лодку симпатичный мне пес запрыгнул первым и сразу занял свое место на корме. Прогулка по озеру имела даже практический смысл – Климов отвез какую-то книгу своей старой учительнице, жившей на другом конце города. На лодке это получилось быстро и удивительно.

Мне не хотелось ни о чем говорить, пока мы плыли по озеру. Вокруг было невероятно красиво – так красиво, что говорить об этом не имеет смысла. Как описать красоту чистой воды, безоблачного неба, меняющего цвет от нежно-голубого к густо-фиолетовому к горизонту, и живописного, веками складывавшегося ландшафта берега маленького городка, в котором и поныне церквей больше, чем магазинов и аптек? Описать и не впасть при этом в благостный маразм? Мне, с моей несентиментальной и, увы, довольно сиюминутной и поверхностной профессией это не под силу.

К тому же мне достаточно было своих собственных мыслей – о том, как многого лишен человек в современной цивилизации большого города, многих простых и очень важных вещей. Я смотрела на женщину, протиравшую лодку и тут же в реке сполоснувшую тряпку, а потом помывшую руки и отряхнувшую их – без антибактериального мыла, без полотенца… Смотрела на мальчишек, бегавших в задранных выше колена штанах в довольно холодной воде. Я потрогала воду рукой и подумала, что ни за что бы не стала купаться в такой воде. Как раз в этот момент один из мальчишек поскользнулся и окунулся по шею. Засмеялся и вместо того чтобы выскочить из воды, как ошпаренный, еще и проплыл несколько метров быстрыми ловкими саженками.

А я вот боюсь такой холодной воды. И очень боюсь инфекции – слишком частые и тяжелые вирусные инфекции появляются сейчас в городе. В городе, который я больше не люблю. Я больше не люблю тебя, моя Москва. Или я просто устала от тебя новой, чудовищной, страшной, раздувшейся, изменившей свое лицо и свой нрав? Да, я устала от твоего плохого воздуха, от пятьдесят раз фильтрованной, хлорированной, потом очищенной от той же хлорки мёртвой воды, текущей из водопровода в моей идеально отремонтированной квартире.

Я устала от вида неба с темными, грязными облаками, образующимися от дыма, вырывающегося из толстых труб теплоэлектроцентралей, от безумия неостановимой стройки, от стоящих в пробках бетономешалок и грузовиков, извергающих чудовищный, черный, вонючий дым, от вида детей с серой кожей, от искусственной еды и синтетических напитков, от нагромождения автомобилей у меня под окном, от непременного ора чьей-нибудь сигнализации ночью, от запахов соседской жизни из вентиляционной решетки – и это в моем-то новом, недешевом доме!

Устала от настырной, бессмысленной рекламы, заполняющей эфир, улицы, почтовые ящики… Рекламы, которая стоит очень дорого, и стоимость эта включена в цену продукта, который требуют срочно купить, съесть, намылить, прочитать, посмотреть в кино…

Устала от вида несчастных, грязных, озлобленных темнолицых людей, приехавших на быстрые заработки в Москву работать рабами – а как иначе можно назвать их службу в коммунальных организациях или на стройке чьей-нибудь дачи? Я пыталась писать на эту тему.

Начала с продавщиц и кассирш соседнего магазина, записала грустные истории их жизней – про оставленных в Чимкенте или Фергане с бабушками и сестрами детей, про зарплату в двести долларов и двенадцатичасовой рабочий день. Все было понятно, горько и безысходно. Учительницы русского языка и литературы сидят на кассе или режут колбасу с утра до вечера. Потому что в Москве они преподавать русский не могут – слишком плохо сами на нем говорят, а в родном Чимкенте он больше никому не нужен. Думаю, кстати, что временно.