Книга Девушка из Золотого Рога - Курбан Саид

— Потому что… ну. Все очень просто, вам наверняка нет и сорока, а когда мой отец был тридцать восьмым в свите султана, вам не могло быть и двадцати. А вы говорите, что были на семнадцатом месте.

— Это вовсе не причина, считать меня лжецом.

Ролланд не был оскорблен, немного помолчав, он твердо сказал:

— Принцы королевской крови следуют перед королевской свитой и военными.

— Что вы имеете в виду? — Дикий ужас отразился в глазах Азиадэ. Огромный зал вдруг превратился в тесную тюремную камеру. — Что вы имеете в виду? — повторила она и замолчала.

Она больше не ждала ответа, а только смотрела на это узкое лицо, светлые пустые глаза, горбатый нос, сухие, злые губы и очерченный, квадратный лоб. Лицо было неподвижным, похожим на маску, даже глаза казались застывшими. Они колко и пристально смотрели на Азиадэ.

— Нет, — пробормотала Азиадэ. — Нет, прошу вас, нет.

Она стерла рукой помаду с губ. Лицо Ролланда оставалось непроницаемым, он молча смотрел на нее, словно каменная статуя, по ошибке забредшая в этот залитый светом зал из древних времен.

— Ваш отец дал мне адрес, — наконец сказал он. — Султан избрал вас для меня, но я никогда не думал о вас, ни в Стамбуле, ни в Америке. А теперь я вижу вас перед собой и думаю о вас. Вы должны стать матерью принцев.

Азиадэ молчала, не сводя глаз с сидящего перед ней человека. Так значит это он, изгнанный с родины, пропавший без вести. Это в его дворце росли пинии, кроны которых она видела из-за широкой стены, а на террасе часто сидел толстый евнух, скорее всего, гофмейстер. Это он мог семнадцатым коснуться губами Плаща Пророка после Мехмет Рашида. Это ему пообещал ее узкоплечий Вахтеддин. Это ему принадлежала она, ему была предназначена каждая клетка ее тела, для него она заучивала стихи персидских поэтов и арабские молитвы, для него она изучала дикие созвучия варварских слов.

— Ваше высочество… — сказала она, и голос ее дрогнул.

Реальность превратилась в какой-то запутанный, фантастический сон. Где-то вдали раздавался высокомерный смех Марион, звучал и замолкал. Дом на Босфоре, родина, кроваво-красные закаты над Золотым Рогом, все это стало явью, воплощенной в этом незнакомом человеке с тонкими сердитыми губами и внимательными глазами.

Ей вдруг захотелось вскочить, взять его тонкие, безвольно повисшие руки и прикоснуться губами к его плечу.

— Ваше высочество, — повторила она, опустив голову. — Я ваша слуга, Ваше высочество. Я пойду за вами куда вы прикажете.

Она подняла глаза. На секунду ее охватило бешеное, дикое, почти болезненное ощущение счастья. Губы Джона улыбались.

Он поднялся и проводил ее до дверей. Она шла по Рингу, как по мягкому ковру. Счастье — необъятное, единственное в жизни — вот оно. У него были светлые глаза, тонкие губы и мягкий стамбульский диалект. Оно было неожиданно в ней — неразделимо, словно часть ее тела — счастье.

Только у порога дома Азиадэ вспомнила, что она замужем и ее зовут фрау доктор Хаса. Она остановилась и с испугом оглянулась. На улице не было ни души. Азиадэ на миг замерла, потом тряхнула головой. Действительно, есть человек по имени Хаса, и она — его жена.

Неожиданно она повернулась и торопливо направилась в сторону городского парка.

Глава 19

Она брела по аллеям парка, усыпанным гравием. Песок хрустел под ее ногами, на траве дрожали тени от деревьев. На скамейках обнимались влюбленные, и легкий шепот, доносившийся оттуда, стихал, когда Азиадэ проходила мимо. Сгорбившись, она шла по аллеям, над которыми в печальном поклоне склонились темные ветви деревьев, а под ногами переливался в лунном свете гравий.

На старом мосту она остановилась и, опершись о перила, долго смотрела вниз на высохшее русло реки, тоже залитое лунным светом. Азиадэ пошла дальше, бесцельно кружа по аллеям и вспоминала, как когда-то Хаса целовал ее в машине и казался ей таким высокомерным. А потом он стоял под дождем на Берлинерштрассе и смущено просил у нее прощения. Когда все это было? Вчера? Сто лет назад? Он спас жизнь святого из братства Бекташи и это он сделал ее женщиной в жаркую летнюю ночь на широкой кровати номера сербского отеля.

Азиадэ остановилась. Луна, светящая сквозь ветви, казалась такой же нежной и мягкой, как душа Хасы.

Это было в спальне перед кроватью, на которой когда-то спала Марион, думающая о чужих мужчинах. Он стоял около нее с испуганными и молящими глазами.

Она дала слово быть ему хорошей женой. Тогда она лежала рядом с ним и думала о Марион, которая бросила его и, перед которой уже распахнулись врата ада.

Азиадэ не замечала, что ходит по кругу, по аллеям, наполненным шепотом влюбленных. Вероотступник Хаса оказался бессилен в мире чувств. У него были сильные руки, ловкие пальцы и он был счастлив в мире своей любви. Она видела его в белом халате, пропахшем лекарствами, или в кафе среди друзей, рассказывающих незатейливые истории о своих больных, болтающих о театре или политике, и ее окутала теплая волна нежности. Невозможно представить, что Хасы больше не будет в ее жизни.

Азиадэ закурила. Дрожащее пламя зажигалки осветило ее лицо. Она курила на ходу, и все в ней страшилось принца, который так неожиданно появился и позвал ее за собой.

Ее предки когда-то пришли из пустыни и стали рабами предков принца. Каждым вздохом, каждым своим движением она выказывала благодарность предкам принца за милость, которую они оказали ее предкам. Она осталась бы простой кочевницей, если бы так решили предки принца.

Сигарета медленно тлела. Она смотрела на удлиняющийся столбик пепла и думала о палящем зное пустыни, откуда ее предки пришли, чтобы покорить весь мир.

Великий Орхан, вспыльчивый Мурад, грозный Селим, совершивший поход на Египет и набросивший на свои плечи плащ Пророка. Величие всей империи было теперь воплощено в одном человеке с безвольно повисшими руками, который звал ее с собой. Она должна была переехать к нему, она должна была стать его служанкой в опустевшем доме Османов, покорной и преданной, ведь именно это вменил Аллах в обязанность женщине.

Азиадэ отбросила докуренную сигарету, в бессильном отчаянии раздавив окурок. Может быть, Хасе нужно было искать себе другую женщину, не изгнанную из разрушенной империи, женщину, которая больше подходила бы ему, могла бы ждать в кафе, пока он лечит баритонов, не убегала бы, когда Марион подходит к столу.

Она осмотрелась и ее вдруг охватил страх перед этим чужим ей городом, чужим миром, в котором она вынуждена жить, но которого она не понимала и где ей было скучно.

Да, она точно знала, что скучает в этом эркере, в кафе с врачами, в гостях у людей, которые думали и чувствовали иначе, чем она, ее отец, этот принц, которого она никогда раньше не видела, и который был ей ближе и роднее, чем Хаса с его больными, друзьями и разговорами.

Хаса должен был переехать в Каир или в Сараево, носить феску, как и его предки, вести образ жизни, к которому привыкла Азиадэ, лечить дервишей и посещать мечети, тогда бы она осталась с ним.