Книга Галерные рабы - Юрий Пульвер

И совсем уж плохо пришлось, когда она потеряла красоту, и даже соперницы сбросили ее со счетов. Муж перестал приглашать на ложе. Бессонные ночи, плотское томление, которое некому утолить, беспричинные истерические взрывы бешенства, приступы мигрени, понимающие насмешливые взгляды прислужниц и кизляр-ага, язвительные глаза счастливых ирбалей, которые так хотелось выколоть кинжалом…

Что же могла ждать от будущего забытая Фатима, кроме известий о смерти — сначала мужа, потом сына, а возможно, и визита палача к ней самой? Находила забытье в книгах — спасибо отцу, что в детстве научил читать по-гречески. А скука заставила овладеть и турецкой, и персидской грамотой.

И вдруг чудо, явившееся к ней в образе молодого начальника стражи. Поистине трижды три раза прав величайший из поэтов Фирдоуси:

«Дни жизни превратностей много таят,

То мед в них и сладость, то горечь и яд»

Но следует что-то сказать воину, застывшему в немом поклоне.

— Ты не обманываешь, о капуджи-ага, не измываешься над несчастной женщиной, прежде чем убить ее по приказу кого-либо из шахзадэ?

— Разве я похож на лжеца и предателя? О валидэ-султан, я выбрал себе в повелители твоего сына из-за его доблести, о которой говорит вся Блистательная Порта, а также из-за твоей мудрости, равной мудрости владычицы Бархебы. И я помню, что прекрасная Мелина, не уступавшая легендарной царице Савской также и в красоте, — моя соотечественница.

По насурьмленным дряблым щекам Фатимы потекли слезы. Даже это узнал! Видно, долго рядил, на чью сторону встать, и выбрал достойнейшего господина. Такая предусмотрительность и верность заслуживают поощрения! Посмотрим же, так ли он умен и ловок в деле.

— Как намерен ты захватить престол для моего сына?

— Я расставил капуджей по всему Сералю с приказом никого к султану не впускать, даже великого визиря. Да никто из членов дивана и не осмелится явиться во дворец до утра без вызова. Я вызвал к падишаху чауш-пашу,[82]завел в караульную, убил и забрал себе буздыган — символ его власти. Созвал чаушей, представился их новым начальником. Объявил, что волей султана наследником назначен шахзадэ Мехмет. Именем падишаха приказал девятнадцати чаушам взять по отряду йени-чери, найти всех остальных царевичей и заключить под стражу в Еди-Куле. Особо доверенных телохранителей поставил у дверей султанской опочивальни и у покоев будущего нового повелителя правоверных Мехмета Третьего.

— Да ведь муж мой еще жив и может отменить твои приказы! Обман раскроется, и нам не позавидуют даже прокаженные! Сыну отрубят голову, хоть он и не причастен к заговору. С тебя живьем сдерут кожу. А меня сунут в мешок вместе с кошкой и змеей и сбросят с высокой башни в залив Золотой Рог!

— Не изволь опасаться, валидэ-султан. Лекарь-грек, находящийся всецело в моем подчинении, дал старому падишаху сильнодействующее снотворное. Мурад не вымолвит ни слова до самого вечера — а может, и вовсе никогда! Мой преданнейший слуга стоит рядом с ним и ждет лишь твоего высокого слова, чтобы прервать его затихающее дыхание. Так что в Серале отныне приказываешь только ты, о мудрейшая из женщин! А я покорный передатчик твоих повелений…

В глазах Фатимы отразился адский пламень, пальцы скрючилась, как когти ястреба, впивающиеся в фазанью тушку.

— Поистине твой ум и решительность не знают границ! Бесконечной будет и благодарность султана Мехмета Третьего. Какую награду ждешь ты? Сан великого визиря?

— О повелительница, ты прозорливо угадала предел моих мечтаний. Но я понимаю: нельзя сразу даровать мне этот важнейший в государстве пост. Будут завидовать придворные, заропщет народ, могут вспыхнут мятежи — и это повредит власти нового султана. Умм-аль-китаб, Мать книг, предостерегает: «Повеленное Аллахом наступит: не просите, чтобы оно ускорилось». Пусть великий падишах Мехмет Третий утвердит меня пока в должности чауш-паши, которую мне якобы дал его отец. И я буду молить хондкара[83]дать согласие сопровождать его в первом же походе, чтобы служить ему в шатре совета и на поле боя, охранять его покой. Если я проявлю себя, утвержусь в войске и народе, надеюсь, когда-нибудь он сочтет меня достойным титула садразама.

— Клянуть: будет, как ты просишь! А теперь повелеваю: пойди и отруби головы всем девятнадцати шахзадэ. Позаботься также, чтобы агония моего бедного мужа не была мучительной. Я имею в виду, она не должна быть долгой. Ты меня понял?

— Слушаю и повинуюсь, валидэ-султан!

— Так что же ты замер на месте, как жена праведника Лота, превратившаяся в соляной столб?! Беги выполняй мой приказ!

— Бесценная госпожа! Не изволь гневаться на смиренного слугу, заранее предугадавшего твои желания. Тень пророка на земле Мурад Третий во главе девятнадцати царевичей уже шествует по узкому, как верблюжий волос, сырат кепрюсю — мосту, ведущему в чистилище. Вознесем мольбы к Всевышнему, как учит Коран. Каждая из молитв да станет поручнем для безвременно усопших в самых опасных и неустойчивых местах на мосту испытаний!

Фатима остолбенела от изумления: что же творится в империи, если удачливый и решительный пройдоха может отправить на тот свет самодержца, потерявшего возможность самолично изъявлять свою волю? Поистине неустойчиво государство, привыкшее только слушаться приказов, которые поступают сверху по цепочке власти. Всегда найдется ловкач, который при заминке или неудаче пристроится возле занемогшего владыки, заговорит его голосом и будет от имени безмолвного и бессильного царя управлять страной. Противоядие тут одно: разделить самодержавную власть. Не нанесет ли тогда лекарство вреда больше, нежели болезнь? А что кстати, думает по сему поводу умник Искандар?

— О будущий садразам, что хуже: единоначалие самозванца или многовластие невежд?

Всем существом своим Искандар почуял ловушку, однако лгать или увиливать от ответа не решился.

— Госпожа, древние предпочитали льва во главе войска баранов барану, который ведет армию львов…

«Кем же будет мой сын? — подумала Фатима. — А, время покажет…»

«Кем бы ни стал Мехмет III, в конце концов он постарается от меня избавиться, — предостерег себя Искандер. — И не из-за того, что я приказал убить его отца. Это для турок не в диковинку. Мехмет II был отравлен лечившим его врачом по поручению сына — Баязета II. Того сверг с престола и отравил тоже собственный сын — Селим I. Таких случаев можно вспомнить немало. Нет, сыновняя любовь ни при чем. Льву не нужен соперник. Баран слишком глуп, чтобы по достоинству ценить умного советника. А благодарность животным не свойственна… Да нет, неправда, это скорее можно сказать о людях, особенно власть предержащих…»

Эти мысли проносились в его голове, когда он лежал ниц перед новым владыкой и слышал над собой пронзительный голос Фатимы: