Книга Дамы и господа - Людмила Третьякова

Но все-таки сыскался некто Сомов, вдовец с двумя дочерьми, уже девицами, крошечной деревенькой и теми же привычками, что и первый муж Вариной матери. Во хме­лю он становился особенно раздраженным, придирчивым и попрекал жену ее «приданым» — девчонкой, которую худо-бедно следовало кормить и одевать.

Опасаясь, что из-за дочери новое супружество даст трещину, мать вымещала на ней свою досаду. «Если вооб­ще для ребенка горько сиротство, то сиротство при живой матери еще горше, и Вареньке пришлось выпить эту чашу до дна», — писали о маленькой барышне Лутовиновой.

Есть жизненные обиды, которые время не лечит. Спустя десятилетия для Варвары Петровны давняя боль не потеряла своей остроты. «Быть сиротою без отца и матери тяжело, — вспоминала она, — но быть сиротою при родной матери ужасно. А я это испытала, меня мать ненавидела… Я была одна в мире».

Стоит вдуматься в эти слова.

«Я слышала некоторые подробности, но рука отказы­вается повторять все ужасы, которым подвергалась она, — писала мемуаристка, доподлинно знавшая грустную историю юности Варвары Петровны. — Сомов ее нена­видел, заставлял в детстве подчиняться своим капризам и капризам своих дочерей, бил ее, всячески унижал и после обильного употребления „ерофеича“ и мятной сладкой водки на Варваре Петровне срывал свой буйный хмель».

Варе исполнилось шестнадцать лет. Появилась новая опасность: взгляды, которые на нее стал бросать отчим, рождали в ней страх. Поделиться своими тревогами с матерью она не смела. Сомов же все чаще грозил «самым унизительным наказанием за несогласие на позор».

Единственным человеком, которому Варя могла до­вериться, была нянюшка Наталья Васильевна. С нею на всякий случай был обговорен план побега, если Сомов не угомонится со своими домогательствами.

Развязка свершилась быстрее, чем ожидалось. Однажды ночью, открыв глаза от света, падавшего на лицо, Варя уви­дела склонившегося над ней отчима со свечой в руке. В тот же момент пламя погасло, и незваный гость всей тяжестью тела навалился на нее.

Как она вывернулась, как бросилась по лестнице, как схватила тулуп и валенки, брошенные ей разбуженной шумом нянюшки, она не помнила. Стала приходить в себя, лишь когда изрядно пробежала по заснеженной дороге прочь от родного дома.

До имения дядюшки, Ивана Ивановича Лутовинова, родного брата ее покойного отца, предстояло пройти не один десяток верст. Как Варя уцелела в ту зимнюю ночь, одному Богу известно.

Неожиданное появление в доме племянницы вовсе не привело дядюшку в восторг. Но задетый тем, что лутовиновская кровь терпит подобное надругательство, он позволил Варе остаться у него.

Мать девушки затребовала было дочь обратно, однако получила суровую отповедь от Ивана Ивановича и сочла за лучшее ретироваться, смекнув, что дело-то для ее жизни с Сомовым обернулось наилучшим образом.

* * *

Помещика Лутовинова соседи недолюбливали по при­чине его крайней нелюбезности и слухов о больших притес­нениях, чинимых над своими людьми.

Жестокость, изуверские наказания действительно были у него в ходу. Даже спустя много лет после смерти барина лутовиновские крепостные утверждали, что призрак усоп­шего бродит по округе, и испытывали страх, пожалуй, не меньший, чем при его жизни.

Иван Иванович был крайне, до болезненности скуп. Из нежелания тратиться на жену и детей, он, вероятно, и остался холост. Главной усладой его жизни являлись деньги.

Хозяин он был преотличный, с большой для себя выгодой держал конный завод, ни одна сажень больших угодий не пустовала, каждая копейка шла ребром, а крепостные ра­ботали до измора.

Живя почти отшельником в своем Спасском-Лутовинове, Иван Иванович не тяготился одиночеством, из развлечений предпочитал псовую охоту, однако особое удовольствие ему приносили те мгновения, когда, вооружась толстой палкой, он спускался в подвал и, тыча в мешки, доверху набитые звонкой монетой, слышал в ответ ни с чем не сравнимый звук. Такая манипуляция имела и чисто практическое зна­чение — Лутовинову для полного душевного спокойствия необходима была уверенность, что никто на его денежки не покусился.

…Имение, где теперь обосновалась Варя, было по-на­стоящему барское, обширное. «Широкие, длинные аллеи из исполинских лип и берез вели с разных сторон к господской усадьбе, во главе которой возвышался старинный большой дом о трех или четырех этажах, деревянный, на каменном фундаменте. Архитектор, строивший его, мало заботился, как видно, о его красоте и правильности, а имел только в виду, чтоб он был повыше, пошире и подлиннее; если что и придавало наружному виду его некоторый характер, то это галереи, украшенные колоннами, которые шли полукругом, по обеим сторонам дома и оканчивались флигелями», — так описывали старый лутовиновский дом, где пережила долгие невзгоды и короткие мгновения поманившего счастья Варя Лутовинова, и где появился на свет великий писатель — ее сын. Участь этого здания решил пожар, уничтоживший его до основания. Когда возвели новый дом, от прошлого остался обширный и роскошный сад, густые, темные аллеи которого шли уступами к прудам.

Спасское выглядело очень романтично и таинственно. Кажется, невозможно было придумать лучшего места для мирной, ласковой, исполненной заботой и предупре­дительностью друг к другу жизни, для тайных свиданий возле раскидистых кустов жимолости. Дупла неохватных дубов словно обещали сохранить тайну доверенных им нежных посланий, звали к уединению с мечтами о гря­дущем.

Однако, обретя безопасность под крышей спасского дома, Варя была принуждена вести жизнь суровую и скуч­ную. При крутом и вспыльчивом характере дядюшки она быстро осознала необходимость всегда быть настороже, сдерживать свои желания и казаться всем довольною. Да и вокруг все вели себя подобным образом: страх чем-нибудь не угодить хозяину, желание тенью проскользнуть мимо его глаз, читалось на лицах людей, окружавших Варю. До нее доходили подробности наказаний, к которым при­бегал дядюшка, она слышала плач и вопли провинившихся, его гневливый голос, время от времени наставлявший и ее, коль доведется, держать в узде ленивый, вороватый, ни к чему дельному не способный народ.

Среди многочисленной, знавшей тяжелую руку хозяина дворни не нашлось никого, мало-мальски сочувствовавшего Варе. Напротив, прислуга, приученная зависимой жизнью держать нос по ветру, мгновенно определила расстановку сил и относилась к «нахлебнице» соответственно.

Крепкие, с румянцем во всю щеку девки, мывшие полы в доме, норовили плеснуть ей из ведра прямо под ноги. За столом холопы дядюшки, словно не замечая Вари, об­носили ее кушаньем.

В ней стало копиться особо опасное, отравляющее жен­ское существо качество — злоба ко всем этим ничтожным тварям, считавшим ее ничтожнее себя. Поэтому все безу­частнее она слушала разговоры о дядюшкиных расправах, забритых лбах или сосланной на скотный двор очередной полюбовницы дядюшки.

Гостей в Спасское не приглашали. Варя была совершенно лишена всякого общества, возможности обзавестись под­ругой или приятельницей, что необходимо для женщины любого возраста, а тем более молодой.