Книга От Милана до Рима. Прогулки по Северной Италии - Генри Воллам Мортон

Самое замечательное из четырех сохранившихся писем Григория Теоделинде написано было под конец жизни, когда недомогания уложили его в постель. Он поздравил королеву и ее мужа по случаю рождения сына, крещенного в католическую веру. Младенцу послал крест, содержащий кусочек от распятия Христа, и Евангелие в персидском футляре. Дочери Теоделинды он подарил три кольца, два из них с гиацинтами, а одно — с жемчугом. Священник показал мне их. У меня было ощущение благоговейного ужаса, который некоторое время назад я испытал, увидев мощи святого Амвросия в Милане, и немудрено: я рассматривал подарки, присланные детям тысячу триста лет назад одним из лучших первосвященников.

Затем мы перешли к другой части коллекции. Я увидел курицу и цыплят Теоделинды. Это — круглый поднос из позолоченного серебра, на котором клевали зерно курочка и семь цыплят размером, соответствующим примерно бентамской породе. Очаровательное произведение искусства древнего ювелира. Он словно бы увековечил обыкновенную сельскую сцену, хотя ни курочка, ни цыплята не похожи ни на одну породу, которую мы сегодня знаем. Они больше похожи на игрушечных птиц. Ножки у цыплят длиннее, чем у их современных потомков. Неизвестно, имеет ли эта очаровательная сцена декоративное или символическое значение. Священник предположил, что это может быть символ Ломбардии и ее герцогств.

Затем я увидел то, что навсегда останется для меня главным воспоминанием о сокровищнице Монцы. На полке стояли очень скромные и неприглядные с виду — среди золота и серебра — римские флаконы высотою в два-три дюйма. Некоторые из них сделаны были из стекла, а другие — из олова. Все те, кто изучал топографию раннего христианского Рима, слышали об этой уникальной коллекции флаконов с маслом, принадлежавших пилигримам, — единственной, что дожила до наших дней среди миллионов таких же, канувших в вечность. Примерно в 590 году монах по имени Иоанн по поручению Теоделинды отправился в Рим за реликвией. В те дни единственной реликвией, которую церковь разрешала приобретать в личное пользование, было масло из лампад, горевших над могилами святых мучеников в Катакомбах, либо ткани, находившиеся в соприкосновении с гробницами. Перемещение человеческих останков из первоначального места захоронения было запрещено Римом, и лишь в более поздний период церковь была вынуждена на это согласиться. Это случилось в VIII веке, когда набеги варваров на кладбища сделались слишком ужасными. Чтобы спасти кости мучеников, церковь перенесла их в храмы, с этого и началась эпоха перемещения мощей. Когда монах приехал в Рим, Катакомбы еще не были разграблены и христианские пилигримы ограничивались тем, что брали из лампад над каждой гробницей немного масла. То ли пилигримы сами наполняли маленькие бутылочки, то ли, что более вероятно, покупали флаконы с этикетками у входа в Катакомбы.

Поначалу в коллекции Монцы было семьдесят флаконов, но сейчас осталось лишь сорок два, из них двадцать шесть сделано из стекла, а шестнадцать — из олова. На нескольких из них до сих пор есть этикетки, прикрепленные 1300 лет назад, у других осталась только веревочка, которой привязывали этикетку. Сохранился и папирус с перечнем семидесяти флаконов и мест захоронения святых, откуда было взято масло. Это то самый знаменитый Index Oleorum, о котором шло так много ученых дискуссий. Заканчивается он словами:

«Святое масло, которое во времена господина нашего, папы Григория, недостойный грешник Иоанн принес из Рима госпоже, королеве Теоделинде». Ученые сошлись на том, что если монах сам ходил по Катакомбам и собирал масло, то список, если он составлен в правильном порядке, представляет собой топографический интерес: по нему можно проследить путь, которым в VI веке прошел пилигрим вокруг Рима.

Я смотрел на хрупкие предметы и удивлялся: как удалось им благополучно дойти до нашего времени, не менее опасного, чем эпоха Григория Великого? Притронулся к маленьким коричневым ярлычкам, прикрепленным к флаконам. На них все еще можно было разобрать несколько слов, написанных на латыни. Одна стеклянная бутылочка, как я заметил, треснула, и масло внутри нее кристаллизовалось и стало похоже на коричневый сахар. Я представил добросовестного Иоанна, обходившего могилы, которые, несмотря на набеги готов и вандалов, все еще имели величественный вид. Позолоченные плитки еще не были содраны с Пантеона; Колизей не тронут; императорские дворцы на холме Палатин более или менее обитаемы; на улицах пока стояли бронзовые и мраморные статуи; поэты читали свои произведения в Форуме Траяна; папа в Латеране вел переписку с епископами, как и Цезарь с губернаторами, — спокойно и вежливо, и в словах его не было и намека на отчаяние, посещавшее иногда его сердце. Рим тогда был и печальным, и изношенным, но классическим и еще не средневековым — Рим переходного периода, о котором Григорий написал: «Мы живем посреди разрушенного мира».

Я повернулся к священнику и поведал ему свои мысли. Он улыбнулся и заметил, что и ему по утрам, когда он отпирает сокровищницу, частенько чудится отдаленный шум Рима — Рима времен Григория Великого. А что касается того, как уцелели материальные объекты, то чаще всего способствовали этому случайные, незначительные обстоятельства.

«Как странно, — ответил я ему на это, — и собор, и дворец Теоделинды исчезли, а такие вроде бы незначительные, хрупкие предметы и драгоценности пережили бронзу и мрамор». Каноник объяснил мне причину. С самых ранних времен эти предметы прятали в деревянных или в мраморных тайниках под алтарем или возле алтаря в тех трех церквях, что стояли на этом месте. Те, кто разрушил их в поисках золота, как, например, саркофаг Теоделинды, эти реликвии не обнаружили, а потому они так и остались в укрытии до 1881 года. В это время и решили поместить их в сокровищницу.

На обратном пути в Милан я думал, как замечательно обнаружить все это в городе, который специализируется на изготовлении фетровых шляп и ковров и устраивает автомобильные гонки. Кто-то сказал мне, что местные коммунисты и атеисты, если понадобится, встанут насмерть на защиту Железной короны и сокровищницы.

8

Мне всегда казалось, что город Горгонцола находится где-то в итальянских Альпах. Каково же было мое удивление, когда как-то утром, отъехав от Милана по дороге на Бергамо примерно на десять миль, я увидел маленький городок в долине Ломбардии. Не успев пройти и нескольких шагов по главной улице, я обнаружил продукт, прославивший это место. Тогда я подошел к полицейскому и попросил указать мне дорогу к фабрике, что производит сыр.

Горгонцолу готовили здесь издавна, и город утратил свое первоначальное имя — раньше он назывался Ардженца. В старое время — как давно это было, не берусь сказать — стада коров, что паслись в Ломеллине, к югу от Милана, были отогнаны к северу, в сторону гор, и в Горгонцоле их стали доить. Жители деревни столкнулись с проблемой: куда девать излишки молока? Так началось производство сыра. Только коровы, пасшиеся на определенных лугах, давали молоко, которое требовалось для Ардженцы, а затем для Горгонцолы. Сыры ставили дозревать в холодные пещеры в горах Баллабио в Вальтеллине, возле Бергамо. Там до сих пор используются некоторые пещеры, но с появлением холодильников технология изготовления сыра упростилась без потери качества, а производительность возросла. Хотя день был жарким, двое мужчин и девушка, одетые в несколько свитеров и в клеенчатых передниках, провели меня по длинным навесам, где просаливались тысячи сыров. Температура в этих помещениях была пять градусов ниже нуля. Сыры были настоящие, горгонцола — я могу доверять собственному обонянию и вкусу.