Книга Охота на Роммеля - Стивен Прессфилд

— А кто сейчас присматривает за хозяйством?

— Брат. И моя старушка.

Продолжая говорить, Панч осматривал небо в поисках немецких самолетов. Он рассказал, что в Северной Африке у него воевали три брата: один — в технической роте, а двое — в морской пехоте. Последний брат, оставшийся дома, был освобожден от воинской повинности и вел их семейный бизнес.

— Ты скучаешь по дому?

— Не нужно думать о таких вопросах, сэр. Ты доведешь себя до безумия, если дашь подобным мыслям волю.

14:00. Солнце начинает опускаться, но жара становится сильнее. Мне вдруг припомнился разговор со Стайном, когда незадолго до гибели он высказал мне свое мнение об ирландцах. (Из-за моей матери он всегда считал меня ирландцем.) Стайн придумал теорию о том, что люди разных рас обитают в телах по-разному. «Англичанин покачивается внутри своей кожи, как комочек в горшке с патокой. Он шишка, инертная во всем. Вот почему англичане плохие повара и не могут крутиться в жизни. Но им комфортно. В гостиной своих тел англичанам уютно, как в паре старых шлепанцев. Ирландцы тоже не могут крутиться. Они устраиваются внутри костей, как привидения в кафедральном соборе. Ирландцы ненавидят свои тела, потому что когда-то давно они были ангелами. Единственный народ, который может петь не хуже ирландцев, это итальянцы, но они эксцентричные и веселые, потому что им нравится жить в своих телах».

Стайн изложил мне эту теорию в ночном лагере во время битвы при Газале. В ту пору мы оба находились на таком уровне психического истощения, что могли воспринимать любые мистерии.

— Тебе еще снится тот сон? — спросил меня Стайн. — О твоей матери на озере?

— Да, но в последнее время в сюжете произошли любопытные изменения. Я больше не обременен тяжелым одеянием. Помнишь? Ты интерпретировал его, как рыцарские доспехи. Как думаешь, это прогресс?

Стайн пожал плечами.

— Возможно, ты вырос из них, — ответил он. — Хотя теперь ты сражаешься в броне в буквальном смысле слова.

Он указал на танки, окружавшие нас.

— Следующим этапом будет аскетизм и отречение от благ мирских.

Стайн как бы предсказывал, что вскоре я покину прибрежную роскошь Востока и отправлюсь в глубь континента. Туда, где меня ожидала тишина и отсутствие отвлекающих моментов. Аскетизм. Путь души.

— Ты почувствуешь в себе мир, как Иисус и его пророки, — сказал он. — Это твоя ирландская стезя, Чэп. Ты идешь по ней с того вечера, как увидел свою мать на хирургическом столе в чулане госпиталя. С той ночи, когда ты спустился на заснеженные рельсы.

Он верил во внутреннюю эволюцию. Он говорил, что мы развиваемся от одного архетипа к другому: от странника к воину, от короля к мудрецу и мистику. Стайн верил, что история — «сага», как он называл ее (имея в виду такую мифологию, в которой душа совершает некую внутреннюю одиссею), — является для современного человека единственной надеждой на спасение, и что сами небеса побуждают к подобному развитию ирландцев и евреев.

Как бы лестница Якова, ведущая вверх: строка = рассказ = литература.

— Это наша духовная работа, Чэп. Твоя и моя. Не отлынивай от нее.

Шелест порвавшегося ремня вентилятора вырвал меня из воспоминаний. Как бы там ни было, я действительно оказался во внутренней пустыне. Стрелка термометра приближалась к красному сектору. Мы катились до полной остановки, подставляя радиатор под порывы ветра. Уоннамейкер проехал в двухстах ярдах справа и через четверть мили занял позицию у склона холма, с хорошим передним обзором и с возможностью прикрывать нас сзади. Когда минут через десять мы поравнялись с ним, он стоял неподалеку от машины и с недовольной гримасой разглядывал какие-то следы колес.

Неужели немецкие?

— Бронеавтомобили, — сообщил сержант. — Похоже, два.

Он не мог сказать, насколько свежими были следы — двухдневной давности или двухчасовой. К тому времени грузовик Уоннамейкера начало «лихорадить» — согнувшаяся тяга создала сильный люфт передних колес. Нам стало ясно, что без длительной остановки и крепких ударов молотка колеса будут лопаться на всем пути назад.

— Это наименьшая из наших бед, — констатировал Панч.

Он имел в виду бензин. Мы находились в пятнадцати милях от Южной пирамиды камней, и у нас оставалось два часа светлого времени.

— Нужно добраться до склада.

Мы поднажали и сократили расстояние до пяти миль. Свет убывал. Где же находился склад? Панч бывал здесь раньше, как и Грейнджер. Я усадил их обоих в кабины. Мы рыскали на расстоянии четырех сотен ярдов друг от друга. Равнина превратилась теперь в «стиральную доску», изобиловавшую лощинами и сухими оврагами. На каждой возвышенности виднелись следы колес. Гряда низких дюн пролегала с севера на юг и напоминала своим видом летний Брайтон. Неужели мы промахнулись?

— Впереди на двадцать минут, — прокричал Грейнджер, указывая на холм в нескольких сотнях ярдов справа.

По моему приказу грузовики расположились у основания гряды чуть севернее склада. Грейнджер хотел пойти вперед, но я не разрешил — он был слишком ценным для нас, как радист. На разведку отправились Панч и Дюрранс. Мы заглушили двигатели, чтобы в случае засады услышать их крики.

На закате в пустыню пришел ветер. Прохладный воздух заструился над горячим песком. Если замеченные нами следы колес были свежими, то бронемашины, оставившие их, могли быть где-то рядом. Я видел, как Панч и Дюрранс искали условный знак, отмечавший вход в склад. Заметив что-то, они скрылись за холмом. Затем разведчики вновь появились на склоне. Панч вытянул руки вперед ладонями вверх, как будто говорил, что мы можем не прятаться. Через несколько минут он вернулся к нам.

— Нас кто-то опередил.

Мы подъехали к месту засветло. Склад представлял собой траншею, вырытую в каменистом грунте и прикрытую настилом, который был замаскирован песком и камнями. В траншее плотными рядами стояло около шестидесяти немецких канистр и такое же количество «жестянок». Дюрранс открывал их по очереди и просовывал в каждую прутик. Пустая, пустая, пустая.

— Только пятнадцать с бензином.

Небрежные подсчеты говорили следующее: полученного бензина хватало только на то, чтобы вернуться назад. Если бы не две канистры, отданные Ником Уайлдером, нам не удалось бы даже этого.

— По крайней мере, мародеры продемонстрировали хорошие манеры и оставили нам часть своего провианта, — добавил Грейнджер. — У нас будет неплохой ужин.

Он передал нам шесть банок палестинского меда. Мы перенесли в траншею наше дизельное топливо. Оно могло спасти кому-то жизнь — пусть даже и врагу.

— Те парни, которые забрали бензин, могут находиться где-то рядом, — сказал Уоннамейкер.

Мы посмотрели друг на друга.

— Заканчиваем, — сказал я. — Нам лучше убраться отсюда.

Перед восходом луны в пустыне становилось особенно темно. Это вполне подходило для нашего плана. Мы были раздосадованы следами колес и ограбленным складом. Но не имело значения, кто реквизировал бензин — немцы, наши «томми» или «киви». В темноте они могли превратить нас в решето.