Книга Третий экипаж - Алексей Гребенников

Стало даже интересно, а как, правда, Келилгу изнутри устроен? Может, там как в Большой норе? Много ходов, укромных местечек?

Хотел спросить об этом, но Кутха сел на заиндевелый камень и Киша пригласил:

«Что видел?» – «Налима Донгу видел». – «И анальный плавник видел?» – «И такое видел».

Кутха прикрыл глаза. Вслух ничего не сказал, но видно: доволен.

«Если бы Келилгу откусил руку, я бы и тебе сделал новую».

«Нет, не надо», – поблагодарил Киш.

«Что слышал?» – «О Детях мертвецов слышал». – «Близко они? Где ходят?» – «В сторону Столба идут!»

«Заколебали!» – Кутха сердито ударил кулачком по огромному валуну, лежавшему перед урасой. Кулачок худенький, маленький, а валун враз раскрошился, иней растаял от выделившейся энергии. Киш отчетливо слышал, как бьется в кармане маленькое сердце мышонка Икики.

«Все идут к Столбу! – сердился Кутха. – Дети мертвецов идут. Народ Аху идет. Ты идешь. Все от рук отбились. Дети мертвецов хотят огонь зажечь, спалить Столб. Народ Аху снизу Столб подгрызает. Смолой смазываю, ядовитыми отварами поливаю, а мыши придумали механическую насадку для зубов, опять грызут. Рвами Столб окапываю, а Дети мертвецов мосты ставят. Вот напущу соленый океан, а Билюкай его подогреет. Узнаете! А в океан запущу жить героя Донгу».

«Он один всех не съест».

«Хотя бы надкусит», – сказал Кутха.

Подумал, покосился на карман Киша: «Вот спрошу кое-кого. Не буду имя называть, просто спрошу…»

Сердце мышонка Икики заколотилось, как бубен шамана.

«Вот народ Аху идет к Столбу. А Красный червь спит. Съест первую волну мышей и снова спит. А другие мыши заполняют ров, ставят лестницы, идут с механическими зубными насадками, смывают горячей мочой ядовитые отвары. Если подгрызут – Столб рухнет. Если Столб рухнет – рухнет мир».

Взволнованно посмотрел на Киша:

«Что тогда останется Мымскалину?»

Киш опустил глаза. Понимал – немного останется.

А Кутха глаза прищурил: «Ты, Киш, зачем идешь к Столбу?»

«Я по делу. Ты знаешь. Память ищу. Совсем потерял память».

«Знаю, знаю, – близоруко присмотрелся Кутха. – У кого голова не работает, тот всегда идет к Столбу. А у кого работает, тот своей волей не понесет живую мышь в то место, где таких массами едят».

Пожаловался: «Когда создавал мир, тонких материалов не хватало. Совести, например, хватило только на одну Ильхум. Теперь всех жалеет, от этого в мире шум. Детей мертвецов, и тех жалеет, – пожаловался Кутха, разводя руками. – Красный червь обожрется мышами, пукает, раскачивает занавесы северного сияния, Ильхум жалеет, ему полезный отвар несет. Глупых мышей кипятком шпарит, чтобы не мучились».

Без всякого перехода спросил: «Ну как? Дописал Учитель свою книгу?»

Киш удивился. Хотел спросить, откуда Кутха знает про «Книгу совести», потом вспомнил, что это же Кутха создал мир, значит, знает всё, что делали, делают и будут делать его обитатели. Всё в мире вершится по велению великого Кутхи. Даже как-то странно получается. И народ Аху, и неугомонные Дети мертвецов, они, созданные Кутхой, идут валить Столб, поставленный Кутхой?

Вздохнул: «Недописал книгу Учитель».

«Сдох, наверное?»

Кутха подумал и поправил себя:

«Ильхум сказала бы – умер. А я просто говорю – сдох».

«Нет, нет, жив Учитель».

«А книга сгорела?»

«Не совсем сгорела».

«А-а-а, – вспомнил Кутха. – Рисовая бумага!»

«Вот не знаю даже, – поднял старенькие тусклые глаза на Киша. – Я когда ем олешка, непременно спрашиваю себя: вкусный или не вкусный? Чаще отвечаю себе: вкусный. А с рисовой бумагой даже не знаю, как ответить».

Посмотрел на карман, и мышонка в кармане вырвало.

«Ильхум сказала не пугать нас, – напомнил Киш. – А то у меня нет другой кукашки». «Да тебе и эта скоро не сильно понадобится». – «Почему так? Сдохну?» – «Ильхум сказала бы: умрешь». – «А почему умру, скажи, Кутха?» – «Я, Киш, бессмертных не делаю».

Мышонок в кармане шевельнулся: «Дурак, потому что».

Шепнул совсем тихо, про себя, но Кутха услышал; ответил беззлобно, без слов:

«Этот в деревянном ящике сидеть будет».

Так беззлобно и просто ответил, что ни Киш, ни Икики не стали переспрашивать, почему в ящике? В общем, ясно: Кутха бессмертных не делает. Ничего Кутха не делает в этом мире такого, что когда-нибудь бы не кончалось. Кочуют по тундре Дети мертвецов, кочуют олешки, лоси, волки, одулы. Кутха запустил всю эту интересную механику и смотрит. Чтобы никто не скучал – распахивает северное сияние. А то пошлет белого медведя или стаю волков, и смотрит: вот человек убежит от них или нет?

Мышонок совсем притих в кармане. Думал, боясь: вырастить бы такую крапиву, чтобы большую веревку сплести. Привязать Кутху, пусть бегает на веревке от выгребной ямы до стола с тухлой рыбой и изобретает чудесные миры.

Кутха, конечно, эти мысли услышал.

Закивал радостно: «Есть одно верное средство укрепить Столб».

Произнес – Столб, а прозвучало как мир. Киш даже растерялся. С одной стороны зверь Келилгу навис, как черная гора, – пасть раскрыта, с другой, в кармане, отчаянно колотится сердчишко маленького мышонка, обреченного почему-то сидеть в деревянном ящике, а с третьей – Кутха ворчит. Как такое понять? И каким таким средством можно укрепить Столб?

Кутха понял правильно: «Ильхум сказала бы – дружбой. Но у Ильхум совести много, а ума совсем нет. Тонкого материала только на совесть хватило. И дружбы в тундре совсем мало. А если рухнет мир, станет в тундре темно, как под землей, везде закопошатся мыши. Число их тогда будет – предел знания. С таким количеством мышей ни зверь Келилгу, ни Донгу, ни Красный червь не справятся».

«А про какое средство ты говоришь, Кутха?»

Кутха откинулся спиной на заиндевелый камень.

«Когда я создавал мир, – сказал, – некуда было смотреть. Полярных сияний не было, звезд не было, снегов не было. Ничего не было, просто – пусто и темно. А теперь часто смотрю в небо. – Недовольно потянул носом: – Правда, раньше воздух был чист. – Нахмурился. – А теперь везде пахнет народом Аху. – Икики в кармане кукашки замолк, затаился. – Испытываю горечь».

«Отчего, Кутха?»

«Мир создать легко, изменить трудно».

И вдруг приподнялся на локте: «Слыхал про цемент?»

«Это что, Кутха? Только не обижай гостей. Ильхум просила».

«Цемент – это битый камень, – благожелательно ответил Кутха. – Такой специальный камень. При затвердевании приобретает особую прочность. А на вид – совсем как снег, только серый, тяжелый. Если такой снег пойдет, все подохнут. – Хохотнул: – Ильхум, сам знаешь, как сказала бы. И брат Билюкай спрыгнул бы с ума: как это все вдруг умерли и к нему сразу всей толпой! Стал бы сердито спрашивать: зачем сразу все пришли? У него под землей места мало».