Книга Я смотрю на тебя - Ирэне Као

И основной из этих вопросов: а если он уже устал от меня? Мне в голову приходят самые абсурдные мысли. Иногда я представляю его на больничной койке, под капельницей, а потом, через минуту, – в шикарном номере отеля, получающим удовольствие в объятиях другой. Возможно, он бросил меня ради фигуристой скрипачки: это наиболее вероятная гипотеза.

Работа не помогает мне отвлечься: рука дрожит, глазам не удается сконцентрироваться, а в мыслях рождается тысяча догадок. Иногда я спрашиваю себя – смогу ли я когда-нибудь снова быть такой счастливой, как была там, соприкасаясь с его обнаженной кожей? Но более всего меня беспокоит мысль: думает ли Леонардо в эти дни обо мне так, как я думаю о нем. Это как наваждение.

* * *

Я возвращаюсь на вапоретто с острова Сан-Серволо[27]. Чтобы не сойти с ума от разных мыслей, я поехала посмотреть на выставку знаменитого норвежского фоторепортера. Не знаю, стоило ли это делать? Конечно, иранские пейзажи зачаровывают глаз… Но будучи там, передвигаясь в одиночестве по заполненным людьми залам, я не могла не думать о Филиппо. Обычно на выставки я ходила с ним, и это было потрясающее ощущение: делиться мнением обо всем и понимать друг друга с полуслова. Иногда Филиппо часами стоял, облокотившись на стену, с записной книжкой и ручкой в руках, копируя авторские ремарки, делая наброски, записывая замечания. Порой я теряла терпение и, отобрав у него любимую записную книжку, вытаскивала Филиппо наружу. При этом мы смеялись как сумасшедшие.

Но если бы Филиппо был здесь сейчас, все бы очень усложнилось.

Легкий туман находит на воды Лагуны, и день в молчании тонет за горизонтом. Я любуюсь закатом с вапоретто, и мне кажется, что я двигаюсь по нему вместе с солнцем. В этот час в воздухе Венеции всегда разлита странная ностальгия.

Схожу на остановке Сан-Закария, сталкиваясь с людьми на причале. На пристани вапоретто обычно все люди и их мысли кажутся особенно близкими, стекающимися в одной точке.

Я любуюсь закатом с вапо-ретто, и мне кажется, что я двигаюсь по нему вместе с солнцем. В этот час в воз-духе Венеции всегда разлита странная ностальгия.

Я решила заехать проведать моих родителей, заодно воспользуюсь возможностью съесть хоть один нормальный ужин за всю неделю. Несколько дней у меня не было аппетита, теперь начинаю чувствовать голод, но пока я не в том настроении, чтобы выдержать поход в супермаркет. Если сейчас зайду в магазин, то рискую набить тележку шоколадным печеньем, а потом буду раскаиваться – после того, как оплачу печенье и съем целую упаковку по дороге домой.

Иду быстрым шагом под сводами кафе «Флориан»[28], вдали от толпы, оставляя площадь Сан-Марко туристам и их фотографиям. Бросая вызов холодному ветру, который режет лицо, дохожу до площади Санта-Мария-дель-Джилио и нажимаю звонок с надписью «Семья Вольпе». Отвечает мама, и по голосу слышно, как она счастлива. Она не ожидала моего визита.

Поднимаюсь по лестнице, и меня обволакивает запах свежеиспеченного штруделя. Моя мама замечательно готовит. (Если бы она иногда не кормила меня, вполне возможно, что в эти годы строгого вегетарианского режима я бы умерла от голода.)

Снимаю куртку и, отломив кусочек штруделя, плюхаюсь на диван. Включаю радио. (Здесь позволительно только это: никакого телевизора до девяти вечера! В доме Вольпе это правило всегда строго выполнялось. Вот почему я выросла без мультиков, под музыку альбомов Мины[29]и Баттисти[30].)

Мама накрывает полотенцем тесто для ньокки[31]с тыквой (еще одно ее фирменное блюдо) и из кухни идет ко мне, начиная закидывать вопросами об открытии ресторана Брандолини. Я не видела ее с тех пор и была уверена, что она подробно расспросит меня о событии месяца. Рассказываю ей все в общих чертах, естественно, не упоминая Леонардо, но маме этого мало. Она хочет знать все о том, кто там был и кого не было, требуя мельчайших де-талей.

– Я прочитала в газете, что там был знаменитый шеф-повар, – настойчиво теребит она меня.

– Ну да, мама, это тот тип, который живет в палаццо, где я реставрирую фреску, – я стараюсь быть невозмутимой, но уже чувствую, как щеки загораются огнем. Если бы она знала, чем занимается ее девочка с этим знаменитым поваром… Поправляю шарф, который не сняла, чтобы прикрыть недвусмысленный знак, который Леонардо оставил мне на шее.

– Ну и какой он? – продолжает она своим инквизиторским тоном.

– Да я всего пару раз с ним столкнулась, – опускаю взгляд на ковер, – похоже, он неплохо готовит.

– А что там подавали?

– Много всяких маленьких закусок, суперутонченные вещи. Но все это не идет ни в какое сравнение с тем, что готовишь мне ты, мама, – успокаиваю ее с хитрой улыбкой.

Ликуя, она поправляет волосы, которые красит уже более двадцати лет все тем же оттенком медного каштана. Каждый раз, когда кто-то хвалит ее готовку, мама впадает в экстаз.

– А ты разве шарф не снимешь?

Ну вот, так и знала. От ее взгляда ничего не скроется.

– Да мне просто шею продуло, а он согревает, – отвечаю, изображая страдающее выражение лица.

– Дорогая, надо лучше одеваться при такой влажности!

– Возможно, в этом виновата фреска. Я слишком долго находилась в неудобном положении на стремянке (я не могу даже обсуждать эту легенду про больную шею: сразу вспоминаю о том, как прижималась к Леонардо).

– Ну конечно, если ты перетрудила мышцы, понятно, почему они у тебя болят, – говорит мама с уверенностью.

Ох, мама, пожалуйста, не продолжай! Ты не знаешь (и не желала бы знать), какие именно мышцы перенапрягла твоя дочь. Пытаюсь сменить тему.

– А папа где?

– Он пошел в скобяной магазин.

– А зачем?

– Да не знаю, – мама качает головой с безутешным видом, – с тех пор, как он ушел на пенсию, занялся самоделками.

– Отлично! Попрошу его сделать мне новый стеллаж для книг, а то на моем больше нет свободного уголка.

– Он будет счастлив: похоже, ему очень нравится работать с его новыми инструментами.

В этот момент у меня в сумке звонит телефон. Смотрю на экран. Там мигает номер, начинающийся на «041» – код Венеции. Кто может мне звонить с домашнего номера, которого нет в памяти моего телефона? Наверное, это зубной врач хочет мне напомнить о записи на завтра.