Книга Записки санитара морга - Артемий Ульянов

– Приехали, дорогой, вот наш дом, – радушно произнес Азамат с хозяйской интонацией, блеснувшей в его словах. И хотя она была и не явной, по одной этой фразе становилось понятно, что гостем в Москве этот горец себя не чувствует.

Выйдя из небрежно припаркованной машины, чеченец хлопнул массивной дверцей 124-го. Тот отозвался ему, мигнув фарами и крякнув сигнализацией. В ответ Азамат дотронулся до запылившегося зеркала заднего вида, будто погладил преданное ручное животное.

– Там Руслан нас ждет, – пояснил он, указывая на крайний подъезд.

Дверь подъезда всхлипнула усталым протяжным скрипом, отделяя нас с провожатым от двора, залитого солнцем и птичьими голосами. Прохладный подъезд, вымощенный полвека назад повергнутыми немцами, издавал запах сырости и нехитрой снеди, скворчащей на плите какой-то из квартир. Поднимаясь по лестничным пролетам, густо покрытым хамоватым народным фольклором, я пытался представить, что ждет меня в квартире, рядом с которой остановится тяжело пыхтящий Азамат.

«Сделаю все быстро и аккуратно. Впрочем, как и всегда. Только сегодня еще аккуратнее, ведь если что не так… Чеченцы меня самого забальзамируют», – молча говорил я себе, не спеша пролистывая вниз грязные ступени, уходящие из-под неуклюжей поступи племянника покойного. «Интересно, а родня этого Руслана вообще-то представляет, как бальзамировка делается? – вдруг вспыхнул в моей голове беспокойный вопрос. – Что ж я раньше-то об этом не подумал? Это ведь надо было сразу оговорить… Хотя Бумажкин наверняка прояснил им этот момент. Хорошо бы, если так… Ислам – дело непростое».

Беспокоился я не напрасно. Чтобы надежно законсервировать тело главы чеченского рода, мне было совершенно необходимо сделать разрез на внутренней стороне бедра Руслана, да и прокол в районе солнечного сплетения тоже был нужен. Что скажет на это семья? По их обычаю, резать покойника абсолютно недопустимо. Именно поэтому у приемной главного врача клиники временами выстраивались очереди из мусульман, в письменной форме решительно требующих отменить назначенное вскрытие. «Но и без бальзамировки они никак не обойдутся, это понятно».

Еще до того, как я увидел тело, уже стремительно вырисовывались очертания возможной проблемы. Причем весьма серьезной.

Остановившись на площадке третьего этажа, взмокший Азамат, шумно отдуваясь, коротко бросил через плечо «все, пришли». Вынув из кармана штанов смятый носовой платок, вытер лицо, одним движением запихнул влажную ткань обратно и только потом нажал на кнопку звонка. Мерзко, отрывисто взвизгнув, звонок привел в движение неизвестность, поджидающую меня за блекло-бордовой, выцветшей дерматиновой дверью. Послышались приглушенные голоса и еще какие-то звуки, из которых вынырнули торопливые шаги. Дважды щелкнул замок, отперев квартиру, где ждал меня дядя Руслан.

Так я познакомился с Сулейманом, которого больше никогда не видел после того дня, но прекрасно помню и пятнадцать лет спустя, будто частенько общался с ним все эти годы.

Довольно высокий, белокожий и сероглазый чеченец, с короткой модельной стрижкой, на вид около тридцати. Густая недельная щетина, стремящаяся вскоре стать бородой, придавала весомости его красивому правильному лицу, на котором были видны черты горя, тщательно скрытого за сосредоточенной деловитостью. Одетый в дорогой классический черный костюм и нежно-кремовую сорочку с золотыми запонками, он стоял на пороге квартиры в цветастых домашних тапочках. Они были явно малы ему, а их яркие краски были здесь будто не к месту. В руках он сжимал белую молельную шапочку, искусно расшитую такими же белыми узорами, отчего они деликатно таяли на ней, словно призраки. Сделав шаг назад, он сухо произнес «здравствуйте, проходите», коротким рубящим жестом приглашая внутрь.

Поздоровавшись, я прошел в узкий коридор, обернутый изнутри мягким бордовым пенепленом. В тусклом свете единственной слабенькой лампочки внимательно пригляделся к заказчику, пытаясь понять, как он отреагирует на неизбежные разрезы, которые вскоре должны появиться на теле его отца.

Надо сказать, что Сулейман весьма сильно отличался от Азамата. Его чеченские корни брали свое начало в Урус-Мартане, там же, где заботливыми женскими руками была расшита белая молельная шапочка. Но корни эти с трудом угадывались за фасадом человека, взращенного европейской цивилизацией и повидавшего немало мировых столиц. И дело было даже не во внешности, нет. Другой взгляд, другая мимика, да и речь, в которой совершенно не было слышно акцента. А если даже и можно было его уловить, то он был московским. Видно, наш город давно и цепко сомкнул на нем свои объятия, опутав течением столичной жизни, сплетенным из сиюминутной каждодневной деловой суеты, цель у которой всегда одна – чтобы завтра было больше, чем вчера. Больше связей, денег, удовольствий, признания, значимости и перспектив, изо дня в день обещающих одно и то же… Что завтра будет больше.

Это наблюдение немного успокоило меня. Как оказалось – не напрасно.

– Значит, ты и есть Артём, бальзамировщик, так? – спросил сын покойного, протягивая мне руку.

– Да, все верно, – ответил я, обменявшись с ним рукопожатием.

– Давай на «ты», идет? – предложил Сулейман, которому я собирался говорить «вы».

– Если это удобно, – вежливо согласился я.

– Удобно, – кивнул тот.

– А вы… то есть ты, – поправился я. – Ты будешь заказчиком?

– Да, я… – устало вздохнул он, потерев ладонями лицо. – Плачу за работу я, все решаю я. Остальных не слушай, понял?

– Как скажешь, – ответил, разуваясь.

– Вот, держи эти, – сказал Сулейман, показывая на пляжные резиновые тапочки. Обуваясь, я заметил, что слово «адидас» написано на них с грамматической ошибкой.

Подхватив рюкзак с инструментами и раствором для Руслана, по узкому коридору двинулся за заказчиком в глубь квартиры.

С некоторым удивлением я заметил, что жилище главы чеченского клана не пестрело роскошью, а было скорее заурядным и походило на обычную московскую квартиру людей среднего достатка. И все же она отличалась от обычного малогабаритного жилья. Как отличается каждая квартира, таящая в своей глубине мертвеца, словно болезненную опухоль, от которой она стремится избавиться. Эта «двушка», спрятанная в тихом дворе в районе Лианозово, также несла на себе вязкую тяжелую печать горя. Но в отличие от остальных, что видел я раньше во время бальзамировок, здесь горе было спрятано от моего чуткого нюха, будто прижато в дальнем углу. Его отголоски сочились из-под дверей комнат прерывистым перешептыванием тех, кого я пока не видел. Не было слышно слез и причитаний, отчего горе походило на затаившегося зверя, ждущего возможности рывком вырваться на свободу. Помню, что от этого страшного реалистического ощущения мне постоянно хотелось обернуться. Лишь для того, чтобы не быть застигнутым врасплох, когда зверь станет метаться по скудным квадратным метрам, отражаясь от стен стонами и криками отчаяния. Но больше всего хотелось, чтобы это произошло после того, как я навсегда попрощаюсь с Сулейманом и его отцом.