Книга Чудовищ нет - Юрий Бурносов

— Твоя мама погибла?! — Лорка прижала ладони к губам.

— Я тебе не говорил, извини.

— Наверное, прозвучало это с издевкой, хотя я ничего такого вкладывать в свои слова не собирался.

— Леша… Я не хотела…

— Нет-нет, что ты! — заторопился я. — Я же ничего… Просто… маму сбила машина, когда она вышла в продуктовый магазин. Она просила сходить меня, а я… я поленился.

— Если тебе не хочется об этом вспоминать — не вспоминай, — решительно сказала Лорка. — Воспоминания чаще всего не приносят пользы, ни плохие, ни хорошие. Давай лучше я тебе почитаю из дневника.

— А ты можешь по-французски?! — удивился я. — Тогда читай, конечно, я ж сам все равно не умею.

— Могу. Ну вот, например… — Она полистала дневник. — Вот, тысяча восемьсот семьдесят девятый год, май. «Париж, Париж… Дышится тут иначе, смотрится, слышится, живется вовсе не так, как в любом другом городе мира, будь то Касимов или Тимбукту. Казалось, Париж был создан не просто для проживания, а для некоего возвышенного — или, напротив, низменного — предназначения, которому еще предстоит проявиться во времена, мало кому известные. Тележки зеленщиков, женские шляпки, назойливые газетчики, чудные пирожные в кофейнях, которыми я изрядно злоупотреблял, как, впрочем, и красным вином…

Но без Сюртэ Париж показался бы слишком опереточным. Эта машина, чье постоянное и несколько хаотичное движение заметно было только изнутри, поразила меня, и только там я понял, что в значительной мере движет огромным городом, чем он живет. Без своего постоянного провожатого я, пожалуй, потерялся бы здесь, сел бы в уголку и безо всякого толку смотрел бы на деловитых людей, снующих туда-сюда. Но мой провожатый, инспектор Оливье Дельпьер, старался сделать пребывание русского максимально полезным и удобным. Он объяснял, чем занят тот или иной чиновник, рассказывал о самых примечательных и известных из них, вспоминал занятные и ужасные случаи из практики… Походя Дельпьер указал мне на худого, болезненного вида человечка, корпевшего у маленького оконца над ворохом толстых тетрадей.

— Это Альфонс Бертильон, — сказал он с несколько грустной улыбкою, как говорят о деревенском юродивом, который жалок, но и смешон. — Наш местный чудак.

— Бертильон? — переспросил я. — Позвольте, не родственник ли он мсье Луи-Адольфу Бертильону?

— Да-да, это сын почтенного вице-президента Парижского антропологического общества.

— Я более знаком с Бертильоном-старшим по его трудам о статистике, нежели как с ученым-антропологом… Однако почему вы улыбаетесь?

— Будучи всего-навсего чиновником двадцатого класса, мсье Бертильон отчего-то вообразил, что совершит революцию в полицейском деле. У него есть некоторые идеи, воплощением которых Бертильон и занимается — на мой взгляд, в ущерб своей основной работе, — сказал Дельпьер с пренебрежительной миной. — Иногда появляется юноша, который мнит себя новым Видоком. Я много таких повидал.

— И что за идеи выдвигает мсье Бертильон?

— Мсье Рязанов, я не вникал… Что-то насчет измерения человеческих пропорций. По-моему, все это глупость. Если вам интересно, поговорите с самим Бертильоном, он будет счастлив обрести слушателя — после того, как уже успел надоесть всем и даже нажил пару серьезных врагов.

Вполне возможно, я так и не побеседовал бы с Альфонсом Бертильоном, если бы тот совершенно случайно не попался бы мне в кофейне. Задумчиво поедая круассан и запивая его оранжадом, молодой человек что-то писал в блокноте и был весьма удивлен, когда я к нему подошел и раскланялся.

— Извините, что отвлекаю вас, — сказал я, — но мой друг мсье Дельпьер поведал, что вы разрабатываете некую новую систему, которая — как вам кажется — может статься полезна для полицейских служб. Меня зовут Иван Рязанов, я недавно приехал из России. Собственно, я правовед, а не полицейский чиновник, однако стараюсь быть в курсе всех новаций в сопредельных областях. Но не отвлеку ли я вас от дел?

— Извольте, присаживайтесь, — учтиво отвечал Бертильон, проглотив последний кусочек круассана. — Я как раз готовлю докладную на имя префекта парижской полиции мсье Андриэ с изложением изобретенного мною метода опознания людей по росту, окружности и длине головы, длине рук, пальцев и ступней. Я нахожу подобный метод весьма перспективным, в отличие от нынешней практики. Знаете, какое количество карточек насчитывает сегодня архив Сюртэ?

— Полагаю, несколько сот тысяч? — предположил я.

— Пять миллионов! Пять миллионов, мсье Рязанов! И в каждой записаны имя, вид совершенного преступления, судимость и приблизительное описание внешности. Всего лишь приблизительное! Посему опознать задержанного человека и определить, что он тот или иной преступник, уже задерживаемый ранее и даже отбывший положенный ему срок в тюрьме или на каторге, практически не представляется возможным.

Я согласился с Бертильоном, ибо в России все делается точно так же.

— Вот видите… Я столкнулся с подобной беспомощностью и неожиданно вспомнил детские годы, когда отец показывал мне кривые Кетле — математические графики, распределяющие людей по росту и размерам конечностей. Согласитесь, куда проще и результативнее производить замеры тела и после опознавать преступников по ним. Ведь если взять за основу четырнадцать единиц измерения, то вероятность того, что один человек будет принят за другого, составляет по закону Кетле один к двустам восьмидесяти шести миллионам четыремстам тридцати пяти тысячам четыремстам пятидесяти шести. По сути, такой вероятности просто нет, ею можно смело пренебречь! И новая система опознания позволит инспекторам легко найти карточку с приметами конкретного преступника, поскольку замеры очень просто классифицировать…

— Вы полагаете, это в самом деле изменит ситуацию? — спросил я с сомнением, ибо знал, что еще девятнадцать лет назад, в тысяча восемьсот шестидесятом году, директор тюрьмы Луван, Стивенс, безуспешно предлагал, ссылаясь на учение Кетле, измерить части тела всех взрослых преступников. При этом он рекомендовал производить следующие измерения: объем головы, длину ушей, длину стопы, рост и объем груди. Он был уверен, что полученные таким путем данные можно будет использовать при розыске преступников, вопреки их переодеваниям, маскировке, смене имени…»

— Стоп, — сказал я. — Если честно, не слишком интересно. Может, деду это и казалось любопытным, а я не понимаю ничего. Там все про Париж?

— Нет, почему же… Вот есть про Ниццу, про… Сигишоару? Твой дедушка много поездил по Европе. Знал Бертильона!

— А кто он такой, Бертильон этот?

— Долго рассказывать, — отмахнулась Лорка, — но дело в том, что он свой метод сделал всемирно известным. А твой дедушка, оказывается, с ним был знаком!

— Прапрадедушка, — снова уточнил я.

— А вот уже он в Петербурге, — продолжала Лорка, не обращая на меня внимания. — «…У графа мне встретился виконт Мельхиор де Вогюэ, секретарь французского посольства в Петербурге.