Книга Золотая тетрадь - Дорис Лессинг

Двух с половиной человек, ответственных политиков, это шокировало, но было уже слишком поздно: демагог на них донес, сказав, что они служат белым, которые им платят. Белые, впав в панику, посадили и демагога, и двух с половиной в тюрьму по сфабрикованному обвинению; и, оставшись без вождя, черные массы ушли в холмы и в леса и стали партизанами. «По мере того как черные войска постепенно сдавали позиции под натиском белых войск, этих сотен хороших парней, с чистыми помыслами, прекрасно образованных, во всем похожих на нас, доставленных аж из самой Англии, чтобы поддерживать закон и порядок, черные партизаны постепенно подпадали под влияние черной магии и знахарей. Столь мерзкое антихристианское поведение породило совершенно справедливое возмущение всех добропорядочных людей и привело к их отчуждению от борьбы за черные права, и милые и чистые ребята, типа нас, распаляемые яростью праведного негодования, били тех партизан, пытали их и вешали. Закон и порядок победили. Белые освободили из тюрьмы двух с половиной человек, но повесили демагога. Черному населению предоставили минимум демократических прав, но те двое с половиной… и так далее, и так далее, и так далее».

Ни один из нас, никто, не проронил ни слова в ответ на этот полет фантазии. Все это отстояло так далеко от наших ожиданий и прогнозов. Да еще вдобавок нас шокировал даже сам тон рассказа. (Разумеется, сейчас я вижу в этом проявление обманутого идеализма, — сейчас, когда я пишу это слово применительно к Полу, оно меня удивляет. Я впервые допускаю мысль, что он был способен на идеализм.)

А он продолжал:

— Есть и другая вероятность. А что, если бы победила черная армия? Умный вождь-националист не имеет выбора: он просто обязан укреплять националистические чувства и развивать промышленность. Приходило ли нам, товарищи, в голову, что мы будем просто обязаны, поскольку мы люди прогрессивные, поддерживать национальные государства, чьим основным делом станет развитие всех тех аспектов капиталистической этики, основанной на неравенстве, которые мы ненавидим столь сильно? Ну? Думали ли мы об этом? А я это вижу, да, я это вижу в своем магическом кристалле, — и нам придется все это поддерживать. О, да-да-да, альтернативы у нас не будет.

В этот момент Вилли заметил:

— Тебе надо выпить.

К этому часу во всех придорожных гостиницах бары уже были закрыты, поэтому Пол заснул. Мэрироуз спала. Джимми спал. Тед, сидевший на переднем сиденье рядом с Вилли, бодрствовал и насвистывал какие-то оперные арии. Я думаю, он не слушал Пола: когда он насвистывал какие-нибудь музыкальные отрывки или пел, это всегда служило знаком того, что он не одобряет происходящее.

Значительно позднее я, помнится, подумала, что за все эти годы нескончаемых аналитических дискуссий мы только однажды хоть немного приблизились к правде (хотя все равно остались от нее довольно далеко), и это случилось тогда, когда Пол рассказывал свою историю в стиле и духе злой пародии.

Когда мы добрались до отеля, свет уже нигде не горел. Сонный слуга ждал нас на веранде, чтобы проводить в наши комнаты. Дом, где имелись спальни, находился в паре сотен ярдов за баром и столовой, на склоне холма. Там было двадцать комнат под одной крышей, по десять с каждой стороны, и две длинных веранды по обеим сторонам здания. В каждой комнате имелся выход на веранду. Комнаты оказались приятные и прохладные, несмотря на то что сквозной вентиляции в них не было. В них имелись электрические вентиляторы, и окна были большими. Нам выделили четыре комнаты. Джимми поселился с Тедом, я с Вилли; а Мэрироуз и Пол получили по отдельной комнате. В наши последующие приезды мы всегда селились точно так же; точнее, поскольку мистер Бутби никак это не комментировал, мы с Вилли в отеле «Машопи» всегда жили вместе, в одной комнате. Мы все без исключения проснулись, когда завтрак уже давно закончился. Бар был открыт, и мы немного выпили, почти в полном молчании, а потом у нас был ленч, который тоже прошел почти в полном молчании, и мы лишь время от времени с удивлением говорили друг другу, что оказывается, очень сильно устали. Ленчи в отеле были неизменно великолепными: изобилие холодных мясных закусок, салаты всех сортов, которые только можно себе вообразить, свежие фрукты. Потом мы все снова отправились спать. Солнце уже почти село, когда мы с Вилли проснулись и пошли будить остальных. Через полчаса после ужина мы уже снова лежали в своих кроватях. Следующий день, воскресенье, прошел немногим лучше. В сущности, тот наш первый уикэнд в «Машопи» был самым приятным. Все мы пребывали в состоянии безмятежности, вызванном крайней усталостью. Мы почти не пили, и мистер Бутби был разочарован. Самым неразговорчивым в те дни был Вилли. Я думаю, что именно тогда он принял решение отойти, насколько он мог это себе позволить, от политической деятельности и посвятить себя науке. Что до Пола, то он общался с искренней простотой и любезностью со всеми, особенно — с миссис Бутби, которой он очень нравился.

Обратно в город мы поехали в воскресенье вечером, очень поздно, потому что нам не хотелось покидать отель «Машопи». Перед отъездом мы вышли посидеть на веранде. Мы пили пиво на фоне погруженного в темноту отеля. Лунный свет был таким ярким, что мы различали отдельные крупицы белого песка, выброшенные из-под колес запряженных волами телег, и теперь сиявшие, каждая по отдельности, на бетонированной площадке перед отелем. Тяжело свисавшие остроконечные листья эвкалиптов поблескивали как копья. Я помню, как Тед сказал:

— Взгляните-ка на нас, сидим мы все тут, и нам даже нечего сказать друг другу. «Машопи» — место опасное. Станем мы сюда приезжать, уик-энд за уик-эндом, и впадем в спячку, разморенные всем этим пивом, лунным светом, вкусной едой. Скажите мне на милость, к чему все это может привести?

Целый месяц мы в «Машопи» не ездили. Все поняли, как сильно мы устали, и, я думаю, мы испугались того, что могло произойти, если бы мы позволили усталости резко взять над нами верх. Весь месяц мы очень напряженно работали. У Пола, Джимми и Теда период обучения шел к концу, и они летали каждый день. Погода стояла хорошая. Мы много занимались всякой второстепенной политической деятельностью: устраивали лекции, разнообразные учебные занятия, вели исследовательскую работу. Но «партия» заседала только один раз. Из другой подгруппы ушли пять человек. Интересно, что во время той нашей единственной встречи мы горячо и язвительно проспорили друг с другом почти до самого утра; но в остальное время мы постоянно виделись, тепло общались и обсуждали разные мелочи, связанные с той второстепенной работой, за которую отвечали. Тем временем наша группа продолжала собираться в «Гейнсборо». Мы шутили, вспоминая отель «Машопи» и его зловеще расслабляющее воздействие. «Машопи» в наших разговорах превратился в символ всяческой роскоши, декаданса и слабоумия. Наши друзья, которые никогда там не были, но которые знали, что это обычный придорожный отель, говорили, что мы сошли с ума. Через месяц после нашего первого визита наступили долгие выходные, с вечера четверга до следующей среды — в колонии к праздникам относились серьезно; и мы решили поехать туда большой компанией. Она состояла из нас шестерых и нового протеже Теда (Стэнли Летта из Манчестера, того самого, ради которого он позже загубил свою карьеру летчика), а также Джонни, джазового пианиста, друга Стэнли. А еще мы договорились с Джорджем Гунслоу, что он тоже к нам там присоединится. Мы доехали до отеля на машине и на поезде, и к тому времени, когда в четверг вечером бар закрылся, стало понятно, что этот уик-энд будет совсем не таким, как предыдущий.