Книга Полет сокола - Дафна дю Морье

– Ты не собираешься со временем жениться? Завести семью? Чтобы после тебя тоже что-то осталось?

Альдо рассмеялся. В это время он стоял у окна и смотрел на далекие горы. Из окна была хорошо видна Монте Капелло, под которой утром мы проехали на машине. Теперь, с приближением вечера она особенно четко вырисовывалась на фоне неба, синяя, как одеяние китайского мандарина.

– Помнишь? – спросил он. – Когда ты был совсем маленьким, я тратил много времени и сил, чтобы построить карточный дом на столе в гостиной, на том самом столе, за которым мы сегодня ели. Дом занимал весь стол – на него уходило колод семь. Затем наступало мгновение торжества. Когда, дунув на него всего один раз, я разрушал все строение.

Я это помнил. Прежде чем упасть, хрупкое сооружение слегка вздрагивало и покачивалось, как гигантская пагода, и когда падала последняя карта, ребенка охватывал благоговейный страх.

– Да, – сказал я. – Но какое отношение это имеет к моему вопросу?

– Самое прямое.

Альдо пересек комнату, снял со стены один из рисунков и принес его мне.

На рисунке был изображен истребитель, в вихре огня падающий на землю.

– Это не мой, но мог быть и моим, – сказал он. – Так у меня на глазах уходили другие. Товарищи, рядом с которыми я летал. Я по-настоящему не горел, успел выпрыгнуть, прежде чем самолет загорелся и, как пылающий бумажный змей, устремился к земле. Дело в том, что попадание снаряда, взрыв и мое освобождение в небе произошли почти одновременно. Я пережил незабываемое мгновение торжества и экстаза. То была смерть, и то была мощь.

Создание и уничтожение – все вместе. Я ощутил жизнь, и я познал смерть.

Он повесил картину на место. Я все же не понимал, какое отношение она имеет к женитьбе и обзаведению семейством, если не считать, что по сравнению с переживаниями, которые, глядя на картину, я тщетно пытался примерить к себе, все остальное теряет всякую цену. С ликованием познать в смерти никчемность жизни.

Альдо взглянул на часы. Было без четверти семь.

– Я должен тебя покинуть, – сказал он. – У меня встреча во дворце.

Больше часа она не займет. Снова по поводу фестиваля.

Мы весь день не касались этой темы. Мы вообще не говорили о том, чем Альдо сейчас занимается. Мы целиком погрузились в прошлое.

– У тебя не назначено никакого свидания? – спросил он.

Я улыбнулся и покачал головой. Какое может быть свидание, раз мы сейчас вместе?

– Хорошо, – сказал он. – Тогда я возьму тебя на обед к Ливии Бутали.

Он подошел к телефону и набрал номер. Воображение мгновенно перенесло меня к нашему старому дому в другом конце виа деи Соньи. Я услышал звуки рояля, снова Шопен, но музыка вдруг оборвалась, и я увидел, как пианистка идет в другой конец комнаты, к телефону, звонка которого она ждала весь день.

Альдо говорил в трубку:

– Мы оба. Скажем, в четверть девятого.

Не дожидаясь дальнейших вопросов, он положил трубку. Я представил себе, как она стоит с трубкой в руке, расстроенная, недоумевающая, затем идет к роялю и выплескивает свои чувства в страстном "Этюде".

– Ты, кажется, говорил, что твоя поверхностная эрудиция включает знание немецкого? – неожиданно спросил Альдо.

– Да, – ответил я. – Наследство коменданта.

Пропустив мимо ушей мой выпад, он подошел к столику за диваном и взял с него тома, которые я накануне днем принес синьоре Бутали из библиотеки.

– В таком случае взгляни на них, пока меня не будет, – сказал он. – Я собирался дать их одному из моих ребят-германистов, но ты даже больше подходишь. – Он бросил книги на стол рядом с моим стулом.

– Думаю, мне надо предупредить тебя, – сказал я, – то, что я прочел, правда довольно бегло, изображает Сокола вовсе не непонятым гением, как ты представил его своей элите, а совсем иначе. Если синьора Бутали действительно собирается отвезти их мужу в Рим, то еще один сердечный приступ ему гарантирован.

– Не беспокойся, – сказал Альдо, – он их не прочтет. Книги она взяла для меня, я ее попросил.

Я пожал плечами. Как председатель художественного совета Руффано, он, видимо, имел на это право.

– Конечно, этот немецкий автор пристрастен, – продолжал Альдо. – Как и все ученые в девятнадцатом веке. Ранние итальянские манускрипты, которые я на прошлой неделе прочел в Риме, освещают некоторые аспекты его жизни под иным углом зрения. – Он открыл дверь и крикнул через холл:

– Джакопо! – Тот явился. – Я ухожу на час, – сказал ему Альдо. – Никого не впускай. Мы с Бео обедаем в номере восемь.

– Да, синьор, – сказал Джакопо и добавил:

– Днем дважды заходила одна дама. Сказала, кто она. Синьорина Распа.

– Чего она хотела?

Чопорное лицо Джакопо расплылось в улыбке.

– Видимо, синьорина хотела вас, – ответил он.

Я показал на конверт, который все еще лежал на столике в холле.

– Она приходила вчера вечером, – сказал я. – Я стоял недалеко и видел, как она сунула его в щель.

Альдо взял конверт и бросил его мне.

– Прочти, – сказал он. – Тебе она такая же приятельница, как и мне.

Он вышел из дому и захлопнул за собой дверь. Я слышал, как он заводит "альфа-ромео". До герцогского дворца было четыре минуты ходьбы, но он не мог обойтись без машины.

– По-прежнему летчик? – спросил я Джакопо.

– Только летчик, – ответил тот, выразительно подчеркивая каждое слово. – Художественный совет? – Он презрительно щелкнул пальцами, затем налил стакан вермута и широким жестом поставил его передо мной.

– Желаю приятно отобедать, – сказал он и вышел.

Не испытывая ни малейших угрызений совести, я раскрыл письмо Карлы Распа. Начиналось оно официальной благодарностью профессору Донати за любезность, с какой он предоставил ей и ее спутнику пропуск на собрание в герцогском дворце. Оно произвело на нее неизгладимое впечатление. Она хотела обсудить с самим докладчиком многие моменты его обращения к студентам. На тот случай, если он вернется до полуночи, она весь вечер будет дома, кроме того, она свободна все воскресенье, на случай, если у него в течение дня выдастся свободный час. Она с удовольствием зашла бы к нему или, наоборот, если у него не запланировано что-нибудь более интересное, почла бы за честь предложить ему перекусить и выпить у нее на квартире в доме номер 5 по виа Сан Микеле. Письмо заканчивалось официальными уверениями в уважении и прочее. Подпись, "Карла Распа", вилась через всю страницу, и ее буквы походили на сплетенные в страстном объятии руки. Я положил письмо в конверт, задаваясь вопросом, ждет ли все еще его автор звонка в дверь, и не без облегчения занялся безрассудствами Сокола.