Книга Книга Бекерсона - Герхард Келлинг

Тогда он по привычке носил с собой папку-скоросшиватель с зеленой картонной обложкой, у которой были черные несминаемые утолки и выпуклая задняя стенка. Эта папка сохранилась у него до сих пор, и он демонстративно разворачивал ее, не таясь от остальных клиентов кафе, наверное, чтобы создать видимость сосредоточенной занятости или подчеркнуть неспадающее умственное напряжение по формированию мысли на основе прежних записей. И вот, раскрыв свою папку, причем на самом первом подшитом листе, о котором уже и не мог сказать, видел ли его когда-нибудь прежде, он наткнулся на отмеченное шариковой ручкой упоминание одного текстового фрагмента, которое уже выветрилось из его памяти. Это было какое-то место из известной «Горной книги» Кремера. Он ни на минуту не сомневался, что речь шла о легко запоминающейся странице 234 (из-за возрастающей последовательности чисел). Там так и было отмечено — см. Горн, кн. 234, причем эта отметина была подчеркнута вместе с аббревиатурой Горн. кн. Правда, ему бросилось в глаза, что по сравнению с упомянутой записью в его календаре эта по крайней мере напоминала его почерк. Не вызывало сомнения, что запись, своего рода ссылка, была выполнена собственноручно им, Левинсоном (в чем он в любом случае был уверен), а не кем-либо еще и без использования какого-либо шрифта, причем без мужского или женского участия, как гласит корректная на этот счет характеристика… хотя он никогда, в том числе и впоследствии, не принимал всерьез возможность того, что этот чужой почерк мог быть женским. Само собой разумеется, что он вновь и вновь задавался вопросом — а если это Лючия?.. — но затем отбрасывал такую версию.

И вот Левинсон сидел там в своем пиджаке свободного покроя (правда, иногда он предпочитал появляться в более легком свитере). У него перед глазами стояло вроде бы знакомое очко шрифта вместе со стершимся из памяти указанием на текстовой фрагмент, которое тем не менее, но может, именно поэтому, казалось ему еще более незнакомым. Он ощутил неистребимое желание непосредственно познакомиться с отмеченным таким образом фрагментом, прочесть его, чтобы разобраться в том, почему ему так хотелось запомнить это место, или как раз наоборот. Внезапно это указание показалось ему чрезвычайно важным, и его успокоило, что память сыграла с ним новую, вторую необъяснимую шутку. Он сидел в своем углу озадаченный, помешивая кофе, хотя и пил его без сахара и молока, очевидно, горюя при этом о когда-то и чем-то утраченном. Тем не менее его воспоминания поблекли, рассеялись и превратились в нечто беспредметное, пораженное слепотой. Сегодня его фантазия иссякла, хотя он еще мысленно напрягался и даже пытался облечь ее в слова. Так, он вдруг совершенно неоправданно бросил в гущу посетителей кафе «Philippi» громко и отчетливо: сегодня мне ничего не приходит в голову! Словно в подтверждение этой реплики захлопнул свою папку и осмотрелся, давая понять, что ему приятнее было бы уйти домой, чем продолжать здесь сидеть без всякого вдохновения. Фактически же он лишь искал повод в тот же миг покинуть кафе, причем с единственной целью: немедленно отыскать отмеченную страницу и во всем разобраться.

Тем не менее он не стал торопиться, помня о своих привычных окольных путях. Дело в том, что он делал своеобразный круг, огибая свой жилой район и квартал. Перед тем как войти в квартиру, он еще немного покрутился и приблизился к ней, намотав несколько концентрических витков, — недостатка в предчувствиях у него никогда не было! Поэтому он не слишком спешил и отправился бродить по всяким улицам и улочкам, мимо разных витрин и даже по универмагу. Он вновь погрузился в столь дорогую его сердцу (ложное успокаивающее средство!) одномерную стерильность и неподвижность, эту беспредметную насыщенную лжереальность. Но он ни о чем не беспокоился и вовсе не порывался их разыскивать. Просто (наверное, как и большинство здесь) он старался отвлечь свое внимание, уносясь куда-то в сторону и как бы расслабляясь, праздно разглядывая с давних пор знакомые ему витрины. И неизменные часы над входом! Он прочесывал целые отделы универсальных магазинов, наслаждался благостным состоянием анонимности и сугубо виртуальным бытием… Риск столкнуться в дообеденное время с каким-нибудь знакомым, тем более в помещении универсального магазина, не опасаясь при этом человеческих контактов, был невелик. И в этом ведь тоже заключалась идея: универсальный магазин как общественное место и интимная оказия монадического существования в качестве ультимативного укрытия. Временами он прикасался к вещам, кое-что брал в руки, ощупывал какие-то образцы материи, чтобы убедиться в том, что все было добротно и подлинно, заслуживало приобретения и, следовательно, могло быть оформлено как покупка. В каждом куске материи или вещи ему слышалось, что все это, если только он пожелает, будет принадлежать ему, а это, вероятнее всего, вызывало его циничное отвращение от всего, предполагая отторгаемость любого искушения. И тем не менее сохранялась магия этого мира товаров, воздействия которой было трудно избежать.

Только под вечер он притащился к себе домой с пустой одуревшей головой и смутным ощущением неисполненного намерения. Злой на самого себя из-за постигшей его неудачи прилег на кушетку. И в тот момент, когда он расслабился, ему пришло в голову неизвестное место из текста. Он снова принял вертикальное положение и, слегка покачиваясь, подошел к книжной полке. Сразу нащупав кремеровскую «Горную книгу», раскрыл ее на странице 234.

Он достал ее из ряда собранных вместе книг Кремера, раскрыл и — странное дело: он уже раньше прочитывал этот фрагмент, именно на двести тридцать четвертой странице, которая когда-то уже была отмечена загнутым углом страницы… причем «Горная книга» словно сама раскрылась перед ним на нужном месте.

Еще стоя перед книжной полкой, он раскрыл книгу, потом неторопливо еще раз отложил ее в сторону. Прошел в кухню. Его охватил, наверное, какой-то страх, профетическое предчувствие, сначала он хотел устроиться немного поудобнее. Поставил чайник, потом, к собственному удивлению, закрыл жалюзи (это среди дня!) и включил неяркий свет: ему не хотелось, чтобы сегодня за ним откуда-нибудь наблюдали. Он укутался в свое одеяло цвета красного вина и высоко закинул ноги, рядом поставил свежезаваренный чай. Только теперь он мог взяться за страничку из «Горной книги», которую вначале лишь пробежал глазами. Он старался постичь настоящий смысл слов и все связанное с ним, при этом не закрывая глаза на эмоционально дозированную оттеночность. Он все быстрее пробегал строчки; теперь предложения казались ему простыми и легкими для понимания. Прочитывая текст вновь и вновь, он постепенно начал его понимать.

Данный фрагмент текста представлял собой краткое описание того, как применять огнестрельное оружие. Наиболее известная часть «Горной книги» была посвящена исполнению смертной казни или судебного приговора и являлась не содержавшим каких-либо эмоций, малозначительным и сухим изложением, откровенно формальным и сугубо теоретическим по своему духу. Этот фрагмент лишь описывал факт, действие или поведение в связи с тем, что, как следовало из текста, душевнобольной не долго думая пристреливал свою жертву, не успевавшую хотя бы пригнуться и осмотреться. Или еще одна ситуация из «Горной книги» — с какой уверенностью заявляет о себе совершенно абсурдное, однозначно серое и ординарное начало, далекое от позитивной человеческой сути, когда на первый план выдвигаются глобально мотивированное бессмысленное действие и очевидный акт отчаяния, непостижимая неизбежность которого, вероятно, подвигнула автора на подобное изложение.