Книга Сокровище троллей - Ольга Голотвина

Кучер-боцман сноровисто срубил ветви, которые закрывали путь карете, с уговорами перевел лошадей через ствол и крикнул им:

— Хэй! Навались, милые!

Лошади разом взялись с места. Загнутые вверх полозья скользнули на ствол.

— Нам выйти, Джайчи? — донеслось из кареты.

— Вот я вам, паршивкам, выйду! — рявкнул кучер, в запале боя забыв про почтительность.

Карета медленно въехала на ствол — и мягко перевалила на дорогу.

Кучер тут же остановил лошадей и бегом вернулся к Литисаю.

— Полозья целы! — проорал он азартно. — Садись в седло, господин, я прикрою!

Каким бы умницей ни был вороной Хумсар, все же успокоить его удалось не сразу, и для Литисая не лишней оказалась помощь отважного боцмана.

Оказавшись в седле, Литисай направил коня на тех грабителей, что еще стояли на ногах. Те прекратили бой и молча брызнули под прикрытие скал.

— Догоним? — предложил разошедшийся боцман.

— Уходим! — отрезал дарнигар, отправляя меч в ножны. — Пока ублюдки не подобрали лук!

— И то верно, — сразу согласился кучер. Поспешно вернулся к карете, вскочил на козлы, взмахнул кнутом.

Литисай направил Хумсара следом за каретой. Сейчас, когда боевой задор схлынул, он почувствовал, как вернулась боль к израненным ступням и ладоням… пожалуй, лекарь был прав, когда злился на него из-за поездки.

Но сильнее боли была нелепая мысль: хорошо, что бой шел справа от кареты! Аймара могла видеть в окно, как Литисай из Рода Хасчар, дарнигар крепости Шевистур, рубится с разбойниками!

* * *

Добыча ушла. Оставалось с досадой лязгать клыками вслед да зализывать раны.

А ран хватало. Кучер, которому полагалось бы с воплями улепетывать прочь, оказался крепким мужиком: всадил арбалетный болт в бок Тетиве, разрубил плечо Выдре и вскользь махнул по башке Гвоздю. Снесло клок кожи с волосами, кровь текла меж пальцами, зажимающими рану. Но Гвоздь бодрился:

— Мне только б перевязать репу, а там еще и вас потащу. Валшеру хуже досталось.

Лысый Валшер, сидя в снегу, сыпал монотонной бранью, стараясь заглушить боль и стыд. У парней хоть раны боевые, а у него — срам один. Сначала барышни из кареты шарахнули чем-то тяжелым, сознание отшибли. Потом вояка с мечом наступил на Валшера и, похоже, сломал ему руку.

Хмурый осмотрел его опухшую кисть:

— Да, сломано. Но хоть сам дойдешь, тащить не надо. Вон Тетива в себя не пришел, Бурьяну демонский жеребец ключицу сломал копытом, Горластого наемник мечом приласкал… а до того еще барышни Горластому в рожу чем-то острым ткнули. Что ж там за девицы сидели такие, в карете?

— А я и не разглядел толком, — скривился от боли Валшер. — Вижу только: рыжие обе. И одинаковые, как белки на ветке.

— Рыжие? Одинаковые? — Голос Хмурого стал низким и злым, дыхание отяжелело. — И в богатой карете… Знавал я таких лет пять назад…

— Эй, — тревожно огляделся Гвоздь, — а где Подранок? Что с ним?

— Сейчас гляну, — быстро отозвался Хмурый и, оставив Валшера, поспешил туда, где в снегу лежал на спине Подранок. Нагнулся над тем, кого недавно предательски ударил сзади.

«Дышит… ресницы дрогнули… жив, гад! Ничего, это ненадолго».

Разбойник встал спиной к, парням, чтоб не видели, как он вынимает кинжал из ножен. Удар в горло — и кто потом разберет, Хмурый это кинжалом или вояка мечом?..

Но тут в беспомощно лежащем Подранке пробудилось въевшееся в жилы, плоть, кости чувство травленого волка. Разбойник еще толком не очнулся, а рука уже вскинулась наперехват, вцепилась в запястье врага…

Лесные бродяги — те, кто мог ходить — бросились на крик Хмурого.

Приковыляв к месту схватки, они встали над сидящим в сугробе Подранком. Рядом по снегу катался Хмурый, скорчившись, прижав к груди руку с синеющими на глазах пальцами.

— Он мне руку сломал! — обвиняюще взвыл Хмурый.

— Он меня прирезать хотел! — отпарировал Подранок, кивнув на кинжал, валяющийся между ними. — Меня рано добивать, парни!

— Я ему хотел помочь подняться, — заторопился Хмурый, — а он у меня из ножен кинжал выхватил…

— И не кинжалом тебя ткнул, а руку сломал? — зло хохотнул Гвоздь, левой рукой придерживая к голове оторванный от рубахи лоскут.

Хмурый скользнул взглядом по стоящим над ним разбойникам.

Они ему не верили. Ни один.

Оскалившись, Хмурый схватил левой рукой кинжал. Вскочил на ноги. Попятился.

— Суньтесь, ну… тварюги недобитые! Мразь лесная, неудачники покалеченные! Пропадайте с вашей тощей ведьмой!

Подранок поднялся. И тут Хмурый кинулся бежать. Он мчался так, словно за ним гналась волчья стая.

Подранок сделал ему вслед несколько шагов — и остановился.

— Не догоню, — сказал он виновато. — Голова кружится.

— Все мы для погони не годимся, — буркнул Горластый, придерживая левой рукой правую.

— Ладно, парни, делаем волокушу, — вздохнул Гвоздь. — Кто может — тащит Тетиву, кто не может — сам идет. Я вот кровь остановлю — и впрягусь.

— Я тоже впрягусь, вот перестанет башка кружиться, — согласился Подранок.

Балтер зашел к Подранку со спину, здоровой рукой тронул его затылок.

— Ух, какая шишка… и кровь запеклась.

— Это что ж выходит, — возмутился Гвоздь, — из драки только Хмурый вышел целым?

— Ничего, Подранок это поправил, — отозвался Бурьян.

Разбойники расхохотались — даже те, кто при этом кривился от боли — и принялись мастерить волокушу.

* * *

Река лежала под ледяным одеялом, старая ива заботливо склонилась над нею с обрыва.

— Тут славно, — огляделся Дождик. — А уж как летом будет хорошо! Неужто такая речка — и без хозяина?

— Ты ближе-то подойди, — хмуро отозвалась бабка Гульда.

Дождик улыбнулся и ловко спустился по обрыву к полынье под берегом.

Сделал шаг — и замер. Что-то мягко и тревожно толкнуло в сердце.

«Оставь меня. Уйди».

Нет, не так, не слова… словно холодная рука преградила путь к воде.

Уже без улыбки Дождик подошел к полынье, опустился на колени. Тревога остро стучала в висках. Юноша, не касаясь воды, ощущал медленное, словно неживое течение… но что же здесь было не так?

И через мгновение понял — что…

На черной глади не было его лица. Не было склонившейся над водой ивы. Ничего не было — только глубокая, поглощающая все чернота.

Юноша помахал над водой ладонью и неверяще обернулся к берегу.

— Вот-вот, — мрачно подтвердила с обрыва бабка Гульда. — Ничего в ней не отражается. Ни зимой, ни летом.