Книга Кодекс 632 - Жозе Родригеш Душ Сантуш

Как ни странно, сойдясь со шведкой, Норонья сделался внимательнее к дочери и ласковее с женой, словно одни отношения дополняли другие. Он и сам не знал, как разрешить этот парадокс, но в глубине души признавал, что так оно и есть. Встречи с Леной не только дарили счастливое забвение. Они делали его другим, более гибким, жизнерадостным, открытым. Правда, странная правда заключалась в том, что, повстречавшись с новой подругой, он стал сильнее ценить семью, больше дорожить Констансой и Маргаритой.

Томаш залпом допил остававшееся в чашке молоко. На часах была половина десятого, пора выходить. Норонья встал из-за стола, надел куртку. Сегодня ему предстояло свидание с одной дамой.

Нацарапанный в блокноте адрес привел Томаша на тихую узкую улочку, насквозь пронизанную провинциальным духом, так что было почти невозможно поверить, что находишься в самом центре города, сразу за Маркеш-ду-Помбал и всего в одном квартале от Аморейрас. Старинные дома стояли здесь вперемешку с более современными. В их двориках скрывалась от придирчивых взглядов настоящая Португалия: тихая, сонная, деревенская, с грядками латука, кабачков и картошки, со степенными курами, притулившимся у стены свинарником и стройной яблоней, верной спутницей и надежным поставщиком яблок для десерта.

Томаш проверил номер дома. Все верно. Норонья помедлил у ограды, охваченный сомнениями. Если бы он сам не выпросил адрес в канцелярии Классического университета, то нипочем бы не поверил, что профессор Тошкану и вправду мог жить в таком месте. Наконец Томаш нерешительно толкнул калитку и направился к подъезду. По пути он непрестанно оглядывался, ожидая, что из-за угла выскочит какой-нибудь злобный пес. Дома, подобные этому, вполне могли охранять стаи зубастых церберов; однако вокруг раздавалось лишь мирное кудахтанье кур. Томаш воспрял духом: на лужайке не дремал огромный ротвейлер, крыльцо не стерегла немецкая овчарка.

Входная дверь была приоткрыта. Войдя в подъезд, Томаш оказался в полумраке. Чертыхаясь, он отыскал на стене выключатель, но свет так и не зажегся. Норонья пробовал снова и снова, но тьма не отступала.

— Здорово, — зло процедил он сквозь зубы.

Сквозь приоткрытую дверь в подъезд проникал тусклый рассеянный свет пасмурного утра. Постепенно глаза Томаша стали различать очертания окружающих предметов. Справа была старая, кое-где прогнившая дощатая стена; слева лестница и допотопный лифт за решеткой, напоминавшей птичью клетку. Судя по всему, он не работал уже много лет. Подъезд был пропитан тошнотворным запахом плесени, запахом ветхого, давно заброшенного жилья. В подъезде у Лены пахло почти так же; однако дом, в котором обосновалась шведка, хоть и был построен гораздо раньше, казался вполне обжитым. Здесь же были руины, которые давно покинула жизнь, место обитания призраков.

Чтобы свериться с записанным в блокноте адресом, Томашу пришлось вернуться к входной двери. Там было посветлее. Неужели профессор Тошкану действительно жил в этом гиблом месте? Пройдя по коридору, Норонья обнаружил две двери. Он ощупал стену в поисках звонка, но так ничего и не нашел. Таблички с номерами отсутствовали. Томаш выбрал дверь наугад, прижался ухом к холодному дереву и прислушался: никаких признаков жизни. За второй дверью послышался какой-то шум. Томаш постучал. В квартире раздались шаги. Заскрипел замок, и дверь приоткрылась; растрепанная седая женщина в голубом халате поверх бежевой пижамы недоверчиво уставилась на непрошенного гостя.

— Что вам?

Голос у нее был слабым, сухим, безжизненным.

— Доброе утро. Вы сеньора Тошкану?

— Она самая. А вы кто такой?

— Я… э-э-э… из университета… Из Нового университета.

Томаш помолчал, гадая, довольно ли таких рекомендаций. Судя по колючему взгляду, которым черные глаза старухи буравили посетителя, пароль был выбран неправильно.

— И что же?

— Я пришел поговорить об исследованиях, которыми занимался ваш муж.

— Мой муж умер.

— Я знаю, сеньора. Примите мои соболезнования. — Томаш судорожно искал правильные слова. — Я… Дело в том… В общем, я собираюсь завершить исследования вашего супруга.

Взгляд женщины сделался ледяным.

— Кто вы такой?

— Профессор Томаш Норонья с исторического факультета Нового лиссабонского университета. Меня уполномочили продолжить работу профессора Тошкану. Его коллеги дали мне ваш адрес.

— А зачем нужно продолжать его исследования?

— Потому что они очень важны. Ведь это последняя работа вашего мужа. — Томаш чувствовал, что требуется другой аргумент, более веский и убедительный. — Жизнь ученого в его трудах. Теперь, когда ваш супруг скончался, оборвалась цепь его научных построений. Было бы очень жаль, если бы результаты столь грандиозного труда канули в Лету, не правда ли?

Сеньора удивленно вскинула брови.

— А как вы собираетесь восстановить эту цепь?

— Завершив и опубликовав работу. Это будет лучшим памятником профессору. Но для этого необходимо восстановить весь ход его рассуждений, понимаете?

Старуха задумалась.

— А вы случайно не из того фонда?

Томаш почувствовал, как по лбу побежали струйки холодного пота.

— Какого фонда? — спросил он с притворным удивлением.

— Американского.

— Я из Нового лиссабонского университета, сеньора, — повторил Норонья, уклоняясь от прямого ответа. — И я португалец, как вы могли заметить.

Как ни странно, женщину такое объяснение успокоило. Она без колебаний сняла цепочку и распахнула дверь, приглашая гостя войти.

— Хотите чаю? — спросила она, провожая Томаша в гостиную.

— Нет, спасибо, я позавтракал.

Гостиная выглядела обветшалой и чудовищно старомодной. На заплесневелых стенах — бумажные обои в цветочек. По углам картины, изображавшие мрачных и романтических юношей, сцены из деревенской жизни и старинные парусники. Перед маленьким телевизором — потертые, засаленные диванчики. У противоположной стены — сосновый комод с бронзовыми ручками, на нем, в рамочках, черно-белые фотографии супружеской пары в окружении смеющихся детишек. В комнату просочился запах гнили. Оконные стекла покрывали дождевые капли, сверкавшие, словно крошечные бриллианты; из-за них гостиная казалась чуть менее угрюмой.

Томаш сел на диван, хозяйка устроилась напротив.

— Вы уж извините меня за беспорядок.

— Что вы, сеньора. — Норонья огляделся. Комната и вправду выглядела довольно запушенной; занавески давно не меняли, на комоде и телевизоре лежал густой слой пыли. — Все в порядке, в полном порядке. Не беспокойтесь.

— С тех как не стало Мартиньо, у меня нет сил заниматься домом. И желания.

— Такова жизнь, сеньора. Что же тут поделаешь?

— Это верно, — устало отозвалась старуха. Она производила впечатление интеллигентной женщины, сломленной жизнью. — Но если бы вы только знали, как это больно. Господи, как же больно!