Книга Тайна Нефертити - Элизабет Питерс

— И что это было? — жадно спросил он.

— Я не хочу понапрасну вас обнадеживать. Просто у меня возникло странное чувство, что она знает что-то насчет гробницы... или, скорее, знает Хассан, и что он говорил с ней об этом.

Горя желанием найти хоть какой-то след, Блоч заставил меня повторить слово в слово то, что говорила Ди. Для него это, наверное, как в пустыне колодец с водой — пусть плохой, подумала я и старательно пересказала наш разговор.

— И это все? — спросил Блоч, когда я закончила.

— Думаю, что да, — ответила я, придав голосу больше неуверенности, чем чувствовала, поскольку мне отчаянно не хотелось разрушать его последнюю слабую надежду.

— Хорошо, — коротко произнес он и надолго уставился взглядом в землю.

— Мистер Блоч, вам лучше пойти к себе и прилечь. Вы, должно быть, совершенно без сил. Если я вспомню что-нибудь еще, я вам скажу. Обещаю.

Он поднял на меня глаза, безжизненные, словно окаменевшие, и тихо сказал:

— Она единственное, что у меня осталось, ведь ее мать сразу умерла...

Я издала нечленораздельный звук, не в силах найти слова, которые могли бы выразить мое сочувствие. Он опять потрепал меня по плечу:

— Думаю, я слишком взволнован, чтобы уснуть. Пойду прогуляюсь. Мне нужно устать настолько, чтобы сразу провалиться в сон.

Блоч сделал несколько шагов, а потом оглянулся. Его улыбка была трогательна.

— Не хотите пойти со мной? — спросил он неуверенно.

Если бы он попросил меня встать на голову и спеть «Янки Дудл»[22], я бы это сделала — я готова была сделать все, что, по его мнению, могло бы ему помочь.

— Разумеется, — согласилась я.

Солнце клонилось к западу, мягкое сияние его делало все краски сочнее, а скалы превращало в сверкающие слитки золота. Мы шли не спеша в молчании, которое по мере того, как мы приближались к Деир эль-Бахри, становилось менее гнетущим. Мои бесцельные прогулки зачастую оканчивались именно тут. Я никогда не уставала любоваться храмом, смена освещения придавала этому чуду из камня всякий раз другой вид. Сейчас бледно-янтарный в лучах заходящего солнца, он казался со своими стройными колоннадами на удивление греческим.

Мы добрались до первой из них. Вокруг не было ни души. Бригада, занятая ремонтом храма, ушла до следующего рабочего дня, а туристы вернулись в свои отели, чтобы наполнить ванну прохладной водой, а желудки — холодным питьем. Это место принадлежало только нам одним.

Мы сидели у основания колонны и говорили о храме и о той, кто повелела возвести его, о царице, которая стала самостоятельно править Египтом. Блоч, по-видимому, предпочитал больше не касаться в разговоре своих личных дел и охотно поддержал беседу о царице Хатшепсут[23], демонстрируя недюжинные знания древнеегипетской истории, как и всего, что имело отношение к археологии.

— Я всегда была без ума от ее друга архитектора, он мне очень нравится, — сказала я и замолчала, потому что эта тема могла вызвать болезненные ассоциации.

— Мне тоже, — спокойно согласился Блоч. — Я восхищаюсь его дерзостью. Ты видела нарисованные им на стенах священного храма маленькие портреты, фигурки — собственные автопортреты?

— Да, они прелестны. Но я уверена, что она сама позволила ему эту дерзость.

— Может быть, но могу поспорить, что чванливый двор был шокирован. Знаешь, я читал об этих маленьких фигурках тысячу раз, но никогда не надеялся их увидеть.

— Так за чем дело? Они здесь рядом. Хотите посмотреть прямо сейчас?

Он согласился, но, когда мы добрались до входа в заднюю крытую часть храма, где внутри было темно хоть глаз коли, Блоч остановился в замешательстве.

— Не думаю, что у меня хватит сил, после всех этих событий, детка.

— Тогда в другой раз.

— Иди сама.

До сих пор он, видно, держался, но теперь, сникнув, в изнеможении опустился на землю, и я поняла, что ему хочется побыть одному.

Сразу за входом царила кромешная тьма, и экскурсоводы обычно зажигают маленькие свечи, когда приводят сюда туристов. К счастью, в сумочке у меня было полно спичек, и я без труда обнаружила нужный зал. Изображения Сенмута, архитектора царицы, хорошо мне запомнились. Он казался мне сексуально очень привлекательным, но хвастливым и наглым человеком. Возможно, эти торопливо начерченные маленькие автопортреты, предусмотрительно скрытые от входящих в зал дверью, создавали впечатление рисовки.

Теперь дверей не было, но, чтобы разглядеть их, мне пришлось присесть на корточки и поднести зажженную спичку к нацарапанной на стене фигурке человека, стоящего на коленях. Когда спичка погасла, стало очень темно. Но еще беспросветнее была та тьма, которая поглотила меня, когда что-то тяжелое обрушилось на мою склоненную голову.

* * *

Иногда бывает трудно найти грань между обычным сном и ночным кошмаром. Порой события в нем выглядят прозаическими и в пересказе могут даже показаться забавными. Не содержание сна делает его ужасным, а атмосфера, эмоциональная ситуация.

В своем сне я стояла, как это бывало не раз, в дверях директорского кабинета в институте. Я видела знакомую, обыденную картину — светло-желтые стены, большой стол в полном беспорядке, полки со стопками журналов, брошюр, фотографий, разбитыми черепками и с несколькими книгами. За столом сидел мужчина, спиной ко мне. Я знала, это должен быть кто-то из них — мой отец или Джон, но не могла понять кто.

Мой сон превратился в кошмар, когда во сне я начала в ужасе от своих сомнений заламывать руки. Я знала с ни на чем не основанной уверенностью, которая бывает только во сне, что один из двоих мужчин занимал директорский стул. Но я не могла сказать который.

Вот в этом и заключался кошмар, потому что даже сзади невозможно было перепутать одного с другим — светлую, посеребренную сединой голову Джона и шапку черных волос Джейка, широкие плечи Джона и утонченную линию спины Джейка.

Тут вращающийся стул стал поворачиваться, и меня во сне замутило от необъяснимого страха. Через мгновение я увижу лицо человека, который медленно поворачивался ко мне. Я узнаю, кто он, но я не перенесу этого.

Стул поворачивается, поворачивается, поворачивается... и замер. Теперь я ясно вижу всю фигуру — и лицо тоже. Нет, не лицо — лица. Фигура была и не Джона, и не Джейка, это были они оба. На меня смотрели две пары глаз. Две пары губ зашевелились, и два голоса нараспев, как греческий хор, четко выговаривая слог за слогом, продекламировали:

— Нет такой гробницы, нет такой гробницы, нет такой...