Книга Незаконная планета - Исай Лукодьянов

Лавровский погасил фонарик. Он сделал попытку к общению: указал на себя и Морозова, поднял руку кверху — мол, мы прилетели оттуда. Ответной реакции не последовало. Еще секунду или две абориген стоял неподвижно, а потом длинными прыжками, отталкиваясь то одной, то другой ногой, унесся в ту сторону, куда ползли «поезда».

— Как видно, он здешний начальник, — сказал Морозов. — Президент Плутона… Пойдем дальше? Учтите, что мы уже отошли от машины больше, чем на сто метров.

— Вы можете вернуться в машину. — Лавровский двинулся вперед.

— Как бы не так, — пробормотал Морозов.

Он уже видел впереди слабо светящееся пятно и, приблизясь, разглядел невысокое бесформенное сооружение, к которому и текли «поезда». Вокруг сооружения были раскиданы груды кирпичей, и аборигены — темная подвижная толпа — растаскивали их, уносили куда-то в сторону, сваливали там поклажу и быстрыми прыжками возвращались, чтобы снова проделать ту же операцию. Эти не обнаружили никакого интереса к появлению разведчиков, они без передышки работали, им некогда было отвлекаться.

Далекое солнце заходило, наступала полная темнота, и Морозов торопился снять при последнем свете сооружение и работающих вокруг него аборигенов.

Между тем сооружение это росло на глазах. По расчищенному широкому проходу к нему подползали «поезда» и, не останавливаясь, будто притянутые, текли по стволу строящейся конструкции, наращивая ее и выпячивая отростки ветвей. Все тут было в непрерывном движении.

В шлемофоне пропищал сигнал вызова, Морозов ответил и услышал строгий голос Прошина:

— В чем дело, Морозов? У вас остановились часы?

Пришлось оправдываться: тороплюсь до захода солнца закончить киносъемку, тут строят «Дерево»… да, они явно строят «Дерево», пока все понять невозможно, но ясно одно: очень серьезная энергетика… Что? Вас понял. Нет, враждебности не выказывают.

С заходом солнца пала непроглядная ночь. Светя под ноги фонариками, разведчики пошли обратно к вездеходу. В шлюзе Морозов повернул кран на баллоне с сжатым воздухом. Тесная камера быстро наполнилась, и, сравняв давление, Морозов отдраил дверь в кабину. Сняв шлемы, разведчики повалились на узкие диванчики вдоль бортов. Усталость была страшная — будто не аборигены, а они таскали кирпичи несколько часов без передышки.

Минут через десять Морозов заставил себя подняться. Подключив к перископу прожектор, оглядел горизонт. Поблизости не было никого. На горном склоне продолжали копошиться плутоняне, для них, как видно, не существовало ночи, не существовало сна.

— Лев Сергеевич, вы не спите? — сказал Морозов. — Нам нельзя без наблюдения, давайте установим вахту. Каждые два часа — так устраивает? Ну, спите, через два часа разбужу вас.

Некоторое время было тихо. Лишь в отопительной батарее, работавшей в максимальном режиме, что-то слабо гудело. Морозов клевал носом, но всякий раз вскидывался, таращил глаза в окуляры перископа. Раз ему показалось, что там, снаружи, мелькнула тень.

— Вы сказали: «серьезная энергетика», — раздался вдруг голос Лавровского. — Что вы имели в виду?

— А я думал, вы заснули, — посмотрел Морозов на биолога, лежавшего на спине с закрытыми глазами. — Да, энергетика очень серьезная. По-моему, кирпичи, из которых они строят «Дерево», — это блоки тау-аккумуляторов. Готовое «Дерево», вероятно, состоит из миллионов таких блоков, оно должно обладать огромной мощностью.

— Огромной мощностью, — повторил Лавровский. — Похоже, что так. Они умеют аккумулировать космическое излучение. Но почему в таком случае они выбрасывают накопленную мощность?

— И я об этом думаю. Непонятно… Вы не хотите поесть чего-нибудь?

— Нет.

Осмотрев в очередной раз горизонт, Морозов коротко доложил Прошину обстановку («все спокойно на Плутоне») и откинулся на спинку кресла. Ему хотелось представить себе Марту улыбающейся, счастливой, но почему-то она явилась его мысленному взгляду озабоченной, светлые брови были подняты, и она как бы всматривалась с тревогой во что-то далекое. Не тревожься, милая. На Плутоне все спокойно.

Все спокойно. Только на горном склоне идет непонятная беспрерывная работа, а в той стороне, куда змеями ползут «поезда», вырастает «Дерево». Вместо распавшегося (груды выработанных кирпичей, или правильнее — блоков) они строят новое «Дерево», и пока не построят его, кажется, прямой угрозы для разведчиков нет. Но строят быстро… Если бы знать, какого размера оно должно достигнуть… Тау-станция. Огромная станция, способная не только поглощать тау-поток из космоса, но и превращать его в направленное излучение, способная сжигать… как сожгла тогда «Севастополь»…

Он увидел: на пределе прожекторного луча появились двое… нет, три фигуры. Кажется, палки в руках. Стоят, смотрят на вездеход. Знать бы, о чем они говорят. Как они общаются? Звуковой речи ведь у них быть не может. Тут не установишь контакт. Хотя почему? Можно — рисунками. Что-то они не выглядят этакими доброжелательными братьями по разуму, стремящимися к общению и пониманию…

Ускакали. Вот и хорошо. Лучше, когда их нет поблизости. Оно спокойнее.

Все спокойно на Плутоне…

Из записок Лавровского

Я не спал почти всю ночь. Так, подремал немного. Не до сна, когда обнаруживаешь на окраине Системы внеземную разумную жизнь. Конечно, прежде всего приходит мысль о кремнийорганической основе этой жизни. Кремниевые организмы могут обходиться без легких и прямо поглощать, как растения, энергию солнечных лучей. Здесь, по первому впечатлению, по внешним признакам, жизнь все же основана на углеродных соединениях, но каким образом она приспособлена к космической температуре и вакууму, к ионизированной радиации и ультрафиолету — вот вопрос. По-видимому, она, эта странная жизнь, привязана к тау-станции (как назвал Морозов пресловутое «Дерево»). Невольно вспоминается принцип Горовица — о преобладании процессов, ведущих к экономии материалов или к свободной энергии. Кажется, здесь — и то и другое. Отсутствие построек и прочих признаков технической цивилизации — это экономия материалов, что называется, в чистом виде. Приток свободной энергии тоже очевиден: ведь они даже сбрасывают ее излишки.

Но, разумеется, очевидность не всегда однозначна, далеко не всегда выражает сущность.

В юности, когда я еще не занимался экзобиологией, а изучал проблемы гигантизма мозга, я верил, что нашел правильную методику управления наследственной памятью. Настолько был уверен, что, не колеблясь, поставил на себе опыт. Чем я рисковал? Уж если Пастер, у которого мозговое кровоизлияние вывело из строя половину коры, сделал — с оставшейся половиной — великие открытия, то я ничем не рисковал. У меня должен был в любом случае сохраниться вполне работоспособный мозг. Ведь методика, проверенная на обезьянах, была так очевидна! Посредством препарата, о котором сейчас не хочется вспоминать, я вторгся в сетчатое образование собственного гипоталамуса и… Спасло меня только решительное вмешательство Киры. Молодчина. Не захотела, чтобы я, как раз незадолго перед экспериментом сделавший ей предложение, вышел из лаборатории слабоумным идиотом. Благополучный исход опыта, правда, не предотвратил последовавших затем сложностей нашей с Кирой жизни, — но это уже из другой оперы…