Книга Греховные радости - Пенни Винченци

— Пойдем наверх, в мою комнату, — предложила Вирджиния, когда Няня и Шарлотта ушли, — посмотришь Георгину, а потом поболтаем всласть. Не возражаешь, если я тебя проведу по задней лестнице?

Энджи с улыбкой ответила, что нет, не очень, и они поднялись на два пролета по темной винтовой лестнице, вошли в какую-то дверь и очутились в широком, залитом солнцем коридоре; Вирджиния прошла еще несколько ярдов вперед и резко распахнула одну из дверей:

— Вот это моя комната. — Она подошла к колыбели, стоявшей около большой кровати. — А вот это Георгина. Посмотри, ну разве она не чудо?

Георгина, неотличимая от любого другого младенца — такая же сморщенная, так же завернутая, как и все они, — крепко спала, сжав маленькие кулачки; Энджи повосхищалась ею так экспансивно, как только смогла, а потом повернулась к окну. Комната Вирджинии располагалась с тыльной стороны здания; из окна открывался вид на безбрежный лес, за которым далеко-далеко виднелись разливы таких же бескрайних полей; прямо под окном была длинная терраса, и ступени с нее вели в парк с тщательно подстриженными клумбами и растениями; дальше шла высокая живая изгородь, за которой явно тоже располагались сады и парк, настоящая изысканная симфония из зелени, а еще дальше шли круто спускающиеся вниз газоны, сплошь засаженные крокусами и ранними нарциссами; эти газоны обрывались у какой-то скрытой от взгляда черты («Это нечто вроде большущей канавы, — пояснила Вирджиния, — она защищает сады от оленей и овец»), вдоль которой сады снова соединялись с парком. Влево от дома шли выгоны, на которых паслись несколько лошадей; а за верхушками деревьев чуть виднелись какие-то строения, по-видимому конюшни. Энджи сделала сверхчеловеческое усилие над собой, чтобы сказать что-нибудь приличествующее случаю, что-нибудь достаточно умное и приятное, и тогда из самой глубины ее души заговорила Энджи Викс.

— Ну и повезло же тебе, дрянь ты этакая! — произнесла она и, поняв, что она только что сказала, мгновенно зажала себе рот рукой и в ужасе уставилась на Вирджинию. — Ой, Вирджиния, простите. Сама не знаю, как это у меня вырвалось.

— Ничего страшного, — расхохоталась Вирджиния. — Я не обиделась. Конечно, все это слишком много для одного человека, и я этого точно не заслужила. Я все время чувствую себя из-за этого виноватой: у меня здесь все есть… кроме разве что сына…

— Ну, он у вас тоже будет, тем более теперь, когда, как говорят, вы уже не против попробовать еще раз; или не так?

— Не совсем так. — В словах Вирджинии послышалось нечто похожее на потаенный вздох, впрочем, очень слабый. — Нет, конечно, я в принципе готова. Ох, Энджи, я действительно так рада тебя видеть, пусть даже тебе из-за этого и пришлось немножко помучиться завистью!

— Простите меня, — повторила Энджи, — и я нисколечки не завидую. Просто, наверное, все, что я увидела, выбило меня из колеи. А вы, я думаю, ждете не дождетесь приезда мамы, — осторожно добавила она, зная, что как только у женщины появляется ребенок, та начинает мечтать о приезде мамы; правда, что касается самой Энджи, она и представить себе не могла, чтобы лично у нее появилось бы подобное желание.

— Да, да, конечно. Хорошо было бы, если бы Малыш тоже смог приехать; но он все еще сидит в домашнем заключении у Мэри Роуз.

— А другая леди Кейтерхэм на этот раз приедет? Мать Александра? — снова осторожно спросила Энджи.

По лицу Вирджинии пробежала тень, но она сделала над собой усилие и улыбнулась:

— Нет, не приедет. Ну что ж, это ее потеря. Я ей на этот раз даже написала. Сообщила, что ребенка зовут Георгина, что второе ее имя — Алисия, в честь нее; приглашала приехать, познакомиться со мной и с обеими внучками, но она даже не ответила. Александр говорит, что она звонила и просила передать, что не сможет приехать. Ну и ладно, я ставлю точку.

Энджи подумала, что сама она тоже давно уже поставила бы точку. Чем больше она наблюдала семейство Кейтерхэмов, тем лучше понимала, как мало на самом деле о них знает. И как много ей нужно о них узнать.

Глава 5

Вирджиния, 1965–1966

Она слишком много пила. Она понимала это, и понимала, что другим должно быть об этом известно, но она еще не решила для себя, действительно ли все это волнует ее настолько, чтобы что-нибудь предпринимать. Она никогда не напивалась, то есть не напивалась по-настоящему, но каждый день к вечеру бывала навеселе. И почти каждый день что-нибудь пила за обедом. По счастью, под градусом она не становилась безобразной: контролировала себя, ничего не опрокидывала и не сшибала на пол, только начинала гораздо свободнее говорить, слишком много хихикала и беззастенчиво флиртовала с любым мужчиной, который попадал в такой момент в ее поле зрения. Поскольку она принадлежала к привилегированному кругу, ее поведение ни с чьей стороны не вызывало особых нареканий: мужчинам все это нравилось, а их жены по большей части относились к подобным вещам терпимо.

Но каждое утро она просыпалась с жуткой головной болью, а нередко ее даже и тошнило; конечно, это было не настоящее похмелье, не такое, как у Малыша, когда он появлялся, нетвердо держась на ногах, с красными глазами и серым лицом, и со стонами смешивал себе какие-то омерзительные коктейли. Нескольких чашек кофе, а когда ей бывало действительно плохо, то освежающей таблетки за завтраком было вполне достаточно, чтобы она снова почувствовала себя хорошо. Так что неверно было бы говорить, что у нее какие-то проблемы на почве алкоголя. Если бы она только пожелала, то могла бы остановиться в любой момент; разумеется, могла бы. Ей просто доставляло удовольствие пить, особенно шампанское. Но если кто-нибудь высказывался в том смысле, что это занятие ей слишком уж нравится, она злилась и выходила из себя, становясь очень агрессивной.

За исключением сомнений, стоит ли ей столько пить, во всем остальном Вирджиния была очень счастлива. Георгина росла здоровым и крепким ребенком, и Вирджинии это доставляло огромную радость.

А гордость и удовлетворение, которые она испытывала, вспоминая свои легкие роды, подготовленные и проведенные при помощи психопрофилактики, многократно возросли, когда Вирджиния узнала, что Мэри Роуз своего второго ребенка рожала исключительно тяжело, вопила так, что все остальные женщины, находившиеся в больнице, стали жаловаться, и роды пришлось заканчивать в итоге хирургическим путем, под полным наркозом.

У Мэри Роуз родился мальчик, и она назвала его Кендриком. Все считали, что это жуткое имя, однако Мэри Роуз во время своей беременности изучала гэльский язык и наткнулась на него в процессе своих занятий; всем, кого она только могла заставить себя слушать, Мэри Роуз объясняла, что имя это восходит к двум словам: к имени Каин, означающему «королевский», и к слову «рик», что значило «власть», «сила». Малыш заявлял, что не видит тут никакой связи, но против имени сына не возражал; Вирджинии он сказал, что очень гордится мальчишкой, который похож на него гораздо больше, чем Фредди. Все они приезжали в Хартест на крестины Георгины.

Когда Георгине было еще только шесть месяцев, Вирджиния забеременела снова.