Книга Тайные тропы - Георгий Брянцев

— Он будет пьян?

— Он всегда бывает пьян, — ответила Варвара Карповна, — но, несмотря на это, сон его очень чуток, и он быстро приходит в себя. Пистолет Родэ держит всегда под подушкой.

Варвара Карповна предупредила, что ставни в доме закрываются изнутри. Если ставня ближнего к парадному окна останется приоткрытой, то, следовательно, все в порядке: дверь не заперта...

Расставшись с Варварой Карповной, Ожогин зашел к Денису Макаровичу. Старик, как обычно, сидел в раздумье у печи.

Он погладил согнутым пальцем аккуратно подбритые седые усы, посмотрел на Ожогина и спросил:

— Что решили с Трясучкиной?

Никита Родионович передал содержание беседы. Надо поторапливаться. Дело затянулось. Возможно, что она не выдержит дальше. Одно только смущает его — участь Трясучкиной. Он боится, что Тризна рубанет с плеча. А это не в интересах дела.

— Далась ему эта Трясучкина, — сказал Изволин. — Вот мятежная кровь. Ты ему говорил, что я против?

Да, он говорил, но уверенности у него нет. Тризна молчит. Никита Родионович пытался вызвать его на откровенность, но тот ответил, что еще ничего неизвестно и об этом рано говорить.

Денис Макарович протянул руки к печи и задумался.

— Значит, придется забраться в дом, — как бы самому себе тихо сказал он.

Так думал и Никита Родионович. Другого ничего не придумаешь. Родэ и Трясучкину привезет машина, и неизвестно, кто еще в ней будет, кроме них и шофера.

— Поэтому-то я и думаю, что поручать дело одному Игнату рискованно. Уж больно он горяч. Притом возможна предварительная слежка за домом. — Изволин неторопливо погладил руками колени и нерешительно продолжал: — А что, если Андрея... Правда, и он как порох, того и гляди — вспыхнет, но другого никого не подберешь. Все мои люди сегодня в разгоне. В общем, подумай, а решишь — действуй. Времени-то мало осталось.

Андрей вернулся домой только в сумерки. Он молча разделся и сел за стол.

— Где был? — спросил Ожогин.

Грязнов поднял глаза и ответил, что ходил с Тризной смотреть дом в Рыбацком переулке.

— Ну и как?

— Нашли. Под шестым номером самый приличный дом в переулке, а то все мелкота и развалины. Глухое место...

— Глухое место? — спросил Ожогин — Игнату Нестеровичу будет трудно?

Андрей вдруг поднялся со стула и решительно заявил:

— Я пойду вместе с ним.

Ожогин нахмурился. Ему не понравился категорический тон Андрея. Нет, не Андрей будет решать вопрос, а он — Ожогин. Зная характер друга, Никита Родионович опасался, что, уступив ему один раз, придется уступать и в другой. А когда Андрей войдет во вкус боевой работы, оторвать его от нее будет трудно. Возникает угроза основному заданию, на которое они посланы.

— Мало ли что взбредет тебе в голову, — сказал спокойно Ожогин.

Грязнов покраснел, сдерживая волнение, прижал руку к груди.

— Поймите, Никита Родионович...

— Прекрасно понимаю. Прежде всего, такие дела мы должны решать сообща. Мы оба отвечаем за то, что нам поручено, что нам доверено.

Лицо Андрея пылало, губы стали сухими. Сбиваясь, он принялся с жаром доказывать, что он хочет действовать, что он должен совершить что-то большое, значительное.

Как и в первый раз, Ожогин выслушал Грязнова и так же спокойно спросил:

— Ты понял, почему я протестую?

— Да, но почему вы... — Андрей оборвал фразу на полуслове и подошел к окну, встав к Никите Родионовичу спиной.

— Вижу, что не понял, — сказал Ожогин.

Он решил довести урок до конца. Нельзя было выпускать из повиновения горячего и опрометчивого друга. И не только потому, что Ожогин боялся за исход дела, но и потому, что он полюбил Андрея, привязался к нему, жалел его как младшего брата.

Никита Родионович лег на тахту, выжидая, когда Андрей успокоится. Андрей все так же стоял у окна в только много времени спустя, наконец, тихо проговорил, не поворачивая головы:

— Я неправ, Никита Родионович.

— Ну вот, — спокойно проговорил Ожогин, поднимаясь с тахты, — надо собираться на занятия.

— Но я неправ не потому, что хотел итти, а потому, что решил это самовольно, — добавил Грязнов.

— Согласен, — сказал Никита Родионович, одевая пальто.

— Тризна встретит нас после занятий, и вы ему объясните... — попросил Андрей.

— А ты сам?

— Мне теперь неудобно, я напросился...

— Хорошо... Я скажу ему, — согласился Ожогин, — скажу, что ты пойдешь с ним...

Андрей не дал Никите Родионовичу договорить. Он подбежал к Ожогину, обхватил его за плечи руками и прижал к груди.

Ночь была на изломе. Высоко поднялись стожары. Жестокий мороз последних дней января давал себя чувствовать. Ожогин и Грязнов шагали домой — у обоих были подняты воротники пальто, надвинуты на уши шапки.

Затемненный город казался вымершим. Ни света, ни человеческой тени. Только снег, снег и снег. Им усыпаны мостовая, тротуары, крыши домов, он пушистыми хлопьями лежит на оголенных ветвях деревьев, отяжеляет и тянет книзу провода, образует причудливые шапки на верхушках столбов.

Воздух неподвижен и чист. Шаги звонко отдаются в тишине ночи.

Из-за угла выглянул человек. Друзья остановились, всмотрелись. Это Тризна, он ждет Андрея.

Молча поздоровались.

— Что берете с собой? — почти топотом спросил Никита Родионович.

— Парабеллум, три гранаты... На всякий случай.

Игнат Нестерович вынул из кармана маленькую яйцевидную гранату и подал Андрею.

— Спрячь.

Ожогин посмотрел на Тризну и сказал:

— Трясучкину не трогайте... Она нам еще пригодится.

— Едва ли... А в общем — видно будет, — сухо и отрывисто бросил Тризна.

Никита Родионович понял, что на эту тему говорить бесполезно, и приступил к делу. Он еще раз обрисовал Тризне расположение дома, рассказал, как надо входить в комнаты, которыми пользуется Родэ, напомнил, что Трясучкина оставит незапертой дверь, а условным сигналом будет приоткрытая ставня в окне.

— Не обманет она нас? — неуверенно подал голос молчавший до этого Андрей.

— Не думаю, — ответил Никита Родионович.

— Все у вас? — с обычной резкостью спросил Игнат Нестерович.

— Все-

— Ну, пошли, — и Тризна свернул за угол. Андрей торопливо последовал за ним.

В подвальном помещении Госбанка, где теперь размещалось гестапо, шел допрос.

В углу небольшой комнаты, освещенной керосиновой лампой, на табурете сидел человек. Обросший, исхудавший, с кровоподтеками под глазами, он выглядел стариком.