Книга Орлы и ангелы - Юли Цее

Вот тебе подарок, говорю.

Она даже не сразу понимает, о чем я.

Волос, говорит.

Возьми и подшей в дело, отвечаю. Это волос Шерши.

Когда она тянется за ним, наши пальцы соприкасаются, и я отдергиваю руку. Волос мы при этом теряем.

Не горюй, говорю, наверняка найдешь в гамаке еще несколько.

Воды?

Хотя глаза у меня широко раскрыты, я ничего не вижу. Лежу на боку, зажав левое ухо, и поэтому практически ничего не слышу тоже.

ВОДЫ??? Спрашивает она.

Во дворе, лепечу, возле двери в дом есть кран.

Когда я просыпаюсь в следующий раз, в окно с мелкими квадратиками стекла уже не бьет прямой свет. У меня странная фантазия, будто во сне я каким-то образом соприкоснулся с кабинетом Герберта, в котором имеется кондиционер, всего в четырех городских округах отсюда, в здании на Хоэнмаркт с толстыми, как в тюрьме, стенами. Большой мрачный холодильник, нет, ледник, вмонтированный в самую сердцевину столичного пекла, абсолютно прямоугольное пространство, усеянное бумажными листами, исписанными карандашом и шелестящими, как только что накрахмаленное белье.

На пороге возникает и шевелится тень, слышу, как скулит пес, мучительно поднимаюсь. Меня слегка пошатывает, язык прилип к нёбу, срочно необходимо попить. На одном из металлических шкафчиков стоит тазик с водой, волнообразно бликуя на белой стене. В тазике что-то плавает, время от времени поскребывая эмалировку. Наверняка это мышь. Помучается еще полчасика и пойдет ко дну, если ее никто не вызволит. Делаю первый шаг.

Не смей, не надо, кричит Клара.

Снова проваливаюсь в сон и сплю, не знаю сколько. Снаружи уже темно. Клара обмотала полотенце тюрбаном вокруг головы; закрыв лицо руками, смотрит она сквозь пальцы в тазик. Судя по всему, она исхитрилась помыть голову во дворе, под краном, хотя тот и расположен чуть ли не у самой земли. Скидываю ноги на пол, встаю. Гамак, опустев, рикошетит и принимается раскачиваться.

А что в другом домике, тихо спрашивает она.

Ее голос еще плывет. Носовые платки полностью промокли и представляют собой бесформенный, но подходящий саван для мертвой мыши. Никогда бы не подумал, что с такого крошечного тельца может натечь столько влаги. Она лежит у меня на левой ладони, правой рукой я выкапываю ямку в земле, жалкая будет могила, ногти у меня уже черные. Клара сидит рядом со мной на приземистой каменной стене, наши колени практически упираются в крыло зеленой «асконы». Подняв глаза, вижу собственное отражение в больших стеклах по ту сторону от машины: окно второго «домика», как назвала его Клара, ровно в половину стены.

Там работают художники, говорю, это своего рода мастерская.

Длиной эта мастерская в добрый десяток метров и занимает всю вторую половину двора. В моих воспоминаниях все здесь было куда более внушительным; у меня такое ощущение, будто, воротясь, я попал в кукольную копию того, с чем сталкивался прежде. Пальцы натыкаются в земле на сгнившую луковицу тюльпана, я выцарапываю ее и отшвыриваю в сторону.

Что за художники, спрашивает Клара.

Когда Джесси привезла меня сюда, говорю, я задал ей тот же вопрос. И она ответила: художники, работающие на галерейщика.

На какого еще галерейщика, спрашивает Клара.

Это, отвечаю, тебе предстоит выяснить самой.

Она встает, обходит машину и, поднеся обе руки козырьком ко лбу, смотрит в окно мастерской. Я перестаю копать, швыряю дохлую мышь в носовом платке в кусты за каштаном, вытираю правую руку о трусы, а левой воровато забрасываю ямку землею.

На электроплитке стоит манерная итальянская кофеварка, пыхтя, как дракон. Жак Ширак соизволил наконец отодрать задницу от порога и вынюхивает что-то под каштаном. Участок, поросший травой, настолько тесен, что ему просто не повернуться, да и стена мешает. В прямоугольном проеме между домами стоит, раскинув руки и ноги по небу, исполинское солнце.

Макс, зовет Клара, хочешь кофе?

Мне не нравится, когда она называет меня по имени, и еще меньше нравится, когда она привносит в нашу жизнь нравы студенческой коммуны. Но кофе пахнет сильно, и хорошим кофе, так что я откликаюсь на зов, подхожу и наблюдаю за тем, как она разливает маслянистую черную жидкость в два маленьких стаканчика. Эти стаканчики я узнаю, они украдены в кафе «Гавелка», там в них подают воду на запивку.

Если тебе нужен сахар, говорит она, то выскреби сначала мышиный помет из пачки.

Обойдусь, говорю.

Ты в порядке, спрашивает.

Это что, шутка, отвечаю.

Вместе выходим во двор. Тьма — как бальзам на обожженный участок тела, при том что обожжено оно все. Становится легче.

Мне еще надо в город, говорит она.

Зачем, спрашиваю.

А зачем мы вообще сюда приехали?

И это ТЫ МЕНЯ спрашиваешь?

Стоим лицом к лицу, стоим вплотную, друг на друга смотрим. Ее разные глаза, один как небо другой, как море, не выражают сейчас ничего, как две стекляшки.

Послушай-ка, Десперадо,[6]говорит она, ты сейчас накокаинишься по самое не могу, а потом мы предпримем ночную вылазку. И в награду я тебе кое-что покажу.

Проводит меня мимо каштана и двумя руками раздвигает кусты в самом углу двора. Должно быть, это шиповник, но не в цвету и поросший вдобавок каким-то паразитарным вьюнком, так что все вместе выглядит практически непроходимой живой изгородью. Вижу мертвую мышь в носовом платке, она висит, зацепившись за колючку, где-то на высоте колена. Но Клара ее вроде бы не замечает. Она протискивается в заросли, подвигается в сторону, чтобы дать поглядеть и мне. Вижу несколько камней, насыпанных горкой и кое-где скрепленных цементом, и тяжелую рифленую металлическую крышку сверху.

Это колодец, говорит Клара.

Я зажмуриваюсь, она права.

Я, говорю, его знаю.

Только я не верил в его существование. О колодце Джесси рассказала мне в самом начале, когда я еще считал все ее истории плодами воображения: поля и луга, за которыми нужно следить строго, как за арестантами; поездки в те места, где организованы сборные пункты для никому не нужных старух. Но время от времени какая-нибудь деталька из ее полубессмысленной болтовни вписывалась во внешний мир как влитая, и мне постепенно стало понятно, что Джесси не фантазирует, а всего лишь расширительно истолковывает все, что видит и переживает, чтобы оно смогло войти в ее собственный сказочный мир. И она никогда ничего не выдумывала. Возможно, я попал сюда, чтобы отыскать последние фрагменты той мозаики, которую представлял собой ее внутренний мир, возможно, именно этого мне и не хватает. Для того, чтобы уйти.

Прошел дождь, сказала Джесси по телефону, и голые улитки валяются по всему двору, как отрезанные языки.