Книга Пуля с Кавказа - Николай Свечин

Кормишин сделал затяжку, отхлебнул остывшего чаю, после чего продолжил:

– По ложбине течёт речка Гунибка. Видали её, наверное, когда сюда подымались. И вдоль речки пещеры. И вот те мюриды, видя, что им не убежать, залезли в такую пещеру. Мы им – «сдавайтесь!», а они в ответ стрелять. И убили первм же выстрелом нашего отделённого Кутырло, славного, храброго человека, которого уважал весь полк. Да… Солдаты, понятное дело, взъярились. А те, из пещеры, как раз и надумали после этого сложить оружие. Дураки-то! Уж не надо было стрелять, а коли выстрелил, то бейся до конца… Короче, шестеро из пещеры вышли, и их прямо там и закололи. Седьмой, что последним вылезал, увидал это и юркнул обратно в пещеру. Ему кричат – выходи, пёс, всё одно помирать! А он курками щёлкнул и отвечает: кто взойдёт – тут и останется. Да… Это и был Камаль.

А там, между прочим, бой гремит! Батальон атакует стену, рубка, пушки стреляют… И старые солдаты мне приказыли: ты, молодой, туда с нами не ходи, ещё подстрелят тебя. А стой здесь и карауль этого бусурманина. Полезет наружу – убей; не решится – мы вернёмся и выкурим его. И убежали, а я остался один. Да Камаль в пещере. Да…

Ну, и вскорости он мне оттуда кричит:

– Урус! У меня есть восемь золотых монет. Больше нету. Возьми их себе, и отпусти меня!

Я же совсем желторотый, мне и страшно, и любопытно. Вроде, как надо того человека в пещере убить. Но как-так – убить? Живую душу истребить, пусть даже и не христианскую? Жутко же! Опять, мне он ничего плохого не сделал. И начал я с ним разговаривать. А пленник мой опять кричит:

– Я в ваших не стрелял. Вон тот выстрелил, в белой бурке; вы его уж закололи. А я молодой, жизни ещё не видел. Отпусти меня, добрый человек; забери золото, и отпусти!

Ну, и дрогнуло во мне. А как увидал своего врага – Бог ты мой, он мальчишка ещё совсем! Такой же, как и я сам!

– Мы с Серёжей родились в один год и даже в один месяц, – вставил хозяин дома. – Но это уж позже выяснилось…

– И отпустил? – улыбнулся Лыков.

– Как видишь, – в тон ему ответил Кормишин. – Не поднялась рука убить. Потом-то я, конечно, многих кончил. Сердцем ожесточился. А в тот раз не смог. Бог отвёл от греха. И денег я с Камаля не взял, так отпустил.

– А что же ваши товарищи, когда вернулись? – спросил барон. – Как они приняли?

– Они бы плохо приняли, да только я словчил. Как выпроводил пленника, сразу побежал замену ему искать, покойника. Благо их вокруг изрядно валялось.

– И поверили?

– Почему нет? Вот вам седьмой, лежит в общей куче. Я и выстрелить догадался, чтобы ружьё пахло. Убедительно соврал! Один ефрейтор Панов усомнился и обыскал меня. Кабы взял я у Камаля восемь золотых – тут бы мне и конец. Или трибунал, или солдаты бы меня сами кончили, на месте. А так обошлось.

Собеседники налили себе нового чаю, курильщики набили новые трубки, после чего Кормишин продолжил:

– Вот такая была наша первая встреча. Вторая же случилась спустя двадцать лет. В семьдесят восьмом мы с Лексей Николаичем гонялись по горам за абреками. В Дагестане главным местом восстания был аул Согратль. Неподалёку отсюда… И когда наши взяли его штурмом, началось наказание мятежников. До сих пор как было? Иные по два-три раза уходили в ссылку, возвращались, снова вредили и уходили, и опять возвращались. Нянчилось начальство с ними, как с малыми детьми. Отечески журило. Распустились ребята от такого обхождения в конец, и восстание семьдесят седьмого года это показало. Весь Дагестан полыхнул! Единицы только не изменили присяге. И в их числе Камаль.

– Я командовал милицейской сотней, оборонял вместе с русскими Гуниб, имею медаль, – вставил Амирасулов.

– В начале ноября всех пленных зачинщиков привели в Гудул-майдан и назначили им полевой суд. Двадцать дней шло следствие. Повесили и расстреляли 274 человека – всю головку. Только двое из главных спаслись, сбежали в Турцию – Сулейман Центороевский и Султан-Мурад Беноевский. Так вот, брата последнего, известного разбойника, Камаль взял в плен и лично привёз в Гудул-майдан. Где того и вздёрнули по его делам.

– Я, после того, как Серёжа меня отпустил, с русскими больше не воевал, – пояснил горец. – А вскоре начал и служить. В этой… слово такое трудное…

– Администрации, – подсказал Таубе.

– Да, в ней. Сначала переводчиком, а потом и старостой. То, что отец мой был у Шамиля наибом, все знали. И это не мешало. Многие его наибы остались местными начальниками и при русской власти. Перед самым восстанием я был назначен дибиром – старшиной над старостами. Когда в моё дибирство приехал Башир Беноевский – а он прорывался к турецкой границе – я исполнил свой долг. Арестовал его и доставил на суд. За это Султан-Мурад объявил мне кровную месть. В первое покушение я был сильно ранен. Долго лечился, чуть не умер. Но меня хотели добить. Стал искать охранников, а все отказываются…

– Но родственники обязаны по горским законам вас защищать! – возмутился Лыков.

– Для них я изменник – выдал гяурам единоверца. Весь мой род от меня отвернулся. Меня давно бы убили, но появился Сергей Михайлович. Мы сразу друг друга узнали!

– Я вышел как раз в отставку и искал, чем заняться. Камаль мне рассказал, и я согласился остаться при нём. Человек долг исполнил, верность присяге сохранил! И вот уже шестой год, как мы с ним неразлучно живём в Гунибе. Камаль тут, как в тюрьме. Из крепости мы не выходим – слишком опасно.

– Султан-Мурад Беноевский, сидя в Турции, имеет такую власть в здешних местах? – усомнился Лыков. – Не преувеличиваешь ли ты?

– Не преувеличиваю. Денег он увёз с собой много. За голову Камаля объявлена хорошая награда. А в горах всегда отыщется несколько бездельников, не желающих пахать землю, но ищущих поживы.

– Да, шесть лет в этих стенах – большой срок… И на базар не выходите?

– Говорю – опасно. Даже в крепости нельзя найти полного укрытия. Кого попало часовые внутрь, конечно, не пустят, но множество туземцев приезжают сюда по делам. Здесь же квартира начальника округа. И убийца может под видом подачи прошения сюда проникнуть. Поэтому на окнах вы видите ставни, и замки у дома крепкие – мало ли что.

– Я вижу, живёте вы не богато, – обратился с Амирасулову Лыков.

– Из аула я вынужден был уехать. Скот мой весь перерезали, имущество сожгли. Служу в канцелярии за небольшое жалование; это весь мой доход.

– Начальство помнит заслуги Камаля, но сделать ничего не может, – добавил Кормишин. – Кровную месть снять нельзя, а охрана ему не положена. Спасибо полковнику Бонч Осмоловскому, что разрешил пользоваться этим жилищем бесплатно. И сына поместили в кадетский корпус на казённый счёт.

– У вас сын? – обеспокоился Таубе. – Ему уже есть двенадцать?

– Да, – печально кивнул горец. – Ему идёт тринадцатый год, и значит, он уже подпадает под кровную месть. Когда Батырай уезжал в Тифлис, в корпус, Серёжа его сопровождал. И в Тлярате на них напали.