Книга Банда 8 - Виктор Пронин

— Заметано, — заговорщицки сказал Пафнутьев и опасливо оглянулся по сторонам.

— Да ладно вам! — рассмеялась Морозова. — Жизнь продолжается!

Не надо бы ей так, не надо бы...

Слишком все зыбко в этом мире, слишком непредсказуемо, и настороженная опасливость часто оказывается куда уместнее, нежели безрассудная уверенность, даже если для нее есть основания.

Пафнутьев вел себя куда лучше, он знал этот нигде не записанный закон — стой у стены, а не посредине комнаты, входя, закрой за собой дверь поплотнее, закрой, а не оставляй ее болтаться на сквозняке, говори тише, а не громче, это всегда лучше, не перебивай никого, потому что, перебивая, ты лишаешь себя важных сведений, человек, которого не перебивают, всегда откровеннее, из уважения к твоему терпению он скажет то, чего никогда не сказал бы в разговоре шумном и крикливом...

И так далее, и так далее, ребята...

Вслед сказанному Пафнутьев на следующее же утро получил суровое, можно даже сказать, кровавое подтверждение. Не дождавшись обещанного звонка Морозовой, он, не вытерпев, упал на сиденье рядом с Андреем и бросил ему одно лишь слово:

— Зубовский...

Что-то его томило, что-то заставляло напрягаться и молчать — не мог он легко и беззаботно разговаривать с Андреем, несмотря на потрясающее утро — солнечное, ясное, наполненное сверкающими машинами и разноцветными прохожими.

Едва Андрей сумел втиснуться в длинный ряд машин и остановиться, Пафнутьев почти выпрыгнул из машины и бегом направился к знакомым уже ступенькам. Он все еще надеялся на лучшее, он все еще оставлял надежду, оправдывая свою нервозность собственной глупостью, подозрительностью, дурным проявлением опыта...

Нет, и на этот раз опыт его не подвел.

Едва коснувшись двери, едва чуть толкнув ее, он убедился, что она открыта. Дверь не могла быть открытой. Где-то в Москве, в месте безопасном и никому не известном, Морозова должна была ждать его с документами. А если дверь открыта, значит, она не ждет его с документами, значит, она не ждет с документами, не ждет... Сама ведь, сама сказала — здесь уже небезопасно. Значит, знала, значит, чувствовала и предвидела.

Пафнутьев осторожно вошел в приемную, огляделся. Здесь все было точно так же, как вчера. И типография имела тот же разгромленный вид, и склад залит черной типографской краской...

Кабинет, сам не зная почему, он оставил напоследок, почему-то оставил... А когда заглянул внутрь, то почти не удивился — откинувшись в кресле на спинку и свесив руки вдоль подлокотников, в кресле сидела Морозова. И как раз посредине лба темнело кровавое пятнышко — след вошедшей пули. Всмотревшись в ее лицо, в рану, в свисающие руки, Пафнутьев понял — стреляли еще вчера. Ирина Александровна Морозова даже не успела покинуть свой салон полиграфических услуг.

Еще вчера.

Какая оперативность! — не мог не восхититься Пафнутьев. И вспомнил слова киллера Васи — только на опережение.

В этот момент на столе перед мертвой Морозовой неожиданно резко, неожиданно громко зазвонил телефон. Поколебавшись, покачавшись в раздумье из стороны в сторону, Пафнутьев решился все-таки взять трубку, тем более что телефон продолжал звонить без умолку, кто-то будто знал наверняка, что тут есть с кем поговорить.

— Слушаю вас, — сказал Пафнутьев.

— Павел Николаевич? — спросил улыбчивый голос. Пафнутьев понял, что разговаривал с этим человеком совсем недавно, но в первые секунды не смог узнать, не смог догадаться, кто его нашел в этом необычном месте. — Здравствуйте, Павел Николаевич! Как поживаете?

— Простите... Кто говорит?

— Лубовский. Вы удивлены?

— Ничуть. — Пафнутьев в доли секунды оценил ситуацию, и, как ни странно, она ему понравилась. — Я ждал вашего звонка, Юрий Яковлевич. Как вы себя чувствуете?

— Спасибо, плохо. Но собираюсь выписываться. Говорят, вы хотите вернуть мне бумаги после выписки?

— Это вам, видимо, Шумаков сказал?

В трубке наступило молчание. Лубовский понял — этот раунд он проиграл. Не надо бы ему вот так сразу выкладывать свои знания о намерениях Пафнутьева или же о его словах — истинных или лукавых, не надо бы ему сдавать своего человека.

— Алло! Юрий Яковлевич, вы меня слышите?

— Да-да, хорошо слышу.

— А я сижу вот здесь в женском, можно сказать, обществе и думаю, почему же вы не звоните... А вы тут же и позвонили. С вашей стороны это так... Приятно. Даже лестно.

— А вы шутник, Павел Николаевич!

— Нет, я не шутник. Я унылый.

— Боюсь унылых. И всегда боялся.

— И правильно делали. — Пафнутьев положил трубку.

А вечером Пафнутьев смотрел по телевизору последние известия. Больше всего ему понравился репортаж, в котором рассказывалось, как президент в потрясающем Кремлевском дворце принимал высшую экономическую элиту. Он обошел по кругу громадный белый стол с золотой отделкой, вокруг которого сидели нарядные миллиардеры, каждому улыбнулся тепло, каждому пожал руку, сказал что-то напутственное.

Обстановка была чрезвычайно милой, чувствовалось, что собрались люди, озабоченные судьбой страны и готовые бросить все свои силы, чтобы ввести ее в ряд процветающих стран с достойным уровнем жизни, стран, где соблюдаются права человека и царит высокая технология.

Но больше всего Пафнутьева поразил эпизод, в котором президент пожимал руку...

Да, ребята, да — Лубовскому.

Тот был слегка осунувшийся, видимо, после перенесенных волнений, но, как всегда, наряден и улыбчив. Как раз ему-то президент и уделил больше всего внимания, даже слегка подзадержал в своей руке его, Лубовского, руку, что-то сказал — видимо, поинтересовался здоровьем, видимо, пожелал скорейшего выздоровления на благо страны и успехов в его многотрудной деятельности.

Наверно, Лубовскому нелегко было вот так сразу встать с больничной койки, чтобы оказаться в столь высоком обществе, но он понимал, что эти страдания окупятся, что сам факт его участия в подобной встрече стоит многого.

Оператор несколько задержал камеру на лице Лубовского, давая возможность миллионам граждан посмотреть в глаза человеку, на которого всего несколько дней назад было совершено покушение и который выжил только благодаря счастливой случайности.

Воспользовавшись этим, Лубовский весело подмигнул в камеру.

И Пафнутьев понял — ему подмигивает, его подзадоривает.

— Ну-ну, — проворчал он и выключил телевизор.

* * *

На следующее утро, едва Пафнутьев оказался в своем кабинете, раздался телефонный звонок. Звонил Олег Иванович из Генеральной прокуратуры. Как всегда, он говорил спокойно, немногословно, доброжелательно. Правда, доброжелательность его была как бы чуть свысока, как бы чуть снисходительна.