Книга Блондинка. Том II - Джойс Кэрол Оутс

Несмотря на боль, пульсирующую во лбу и висках, Блондинка Актриса радостно раздавала пасхальные корзиночки по очереди подходившим к ней детям. Множество сирот. Бесконечная череда сирот. О, но она была готова заниматься этим до бесконечности! Стоит только наглотаться волшебных таблеток доктора Боба, и ты готов заниматься всем подряд до бесконечности! Таблетки куда как лучше секса. (Да и не только они, вообще все лучше секса. Эй, это всего лишь шутка!») О, мне было так радостно, и волнительно, и я чувствовала, что вознаграждена, — вот что она скажет всему миру, если ее спросят. Если будут интервьюировать. Ведь и в прессе, и в фильмах каждое ее слово, каждый слог на вес золота.

Впрочем, она не будет говорить им, что девочки-сироты интересовали ее куда больше мальчиков. Мальчикам она была не нужна. Их нужду могла удовлетворить любая женщина, любое женское тело — с тем чтоб они могли почувствовать себя мужчинами, или людьми «высшего сорта». Одно тело мало чем отличается от другого. А вот девочки-сироты смотрели на нее, старались запомнить ее, будут долго помнить именно ее. Девочки-сироты, немало настрадавшиеся в свое время, как страдала Норма Джин. Она видела это по их глазам. Девочкам-сиротам нужна была ласка — легкое прикосновение к волосам; так, а эту слегка потрепать по щеке; а вот эту малютку можно даже легонько чмокнуть в лоб или щеку. Со словами: «Какие мы симпатичные! До чего ж мне нравятся твои косички! А тебя как зовут? Какое славное имя!» Она тихо, словно по секрету, говорила этим девочкам:

— Когда я сама жила здесь, меня звали «Нормой Джин».

Одна из девочек воскликнула:

— Норма Джин! О, как бы я хотела, чтоб меня звали так же!

Блондинка Актриса заключила личико девочки в ладони, будто в рамку, и разразилась слезами, чем изрядно удивила всех присутствующих.

Позже она будет спрашивать:

— А как звали ту маленькую девочку?

И пошлет в сиротский приют чек с указанием «купить этой девочке книжки и что-нибудь симпатичное из одежды».

И если двести долларов, на которые был выписан этот чек, пошли именно на эти цели, а не были израсходованы на общие нужды сиротского приюта, она так никогда и не узнает об этом. Потому, что просто забудет.

В том и состоят недостаток и одновременно преимущество славы: ты быстро и многое забываешь.

А что же произошло с чеком на пятьсот долларов, предназначенным для доктора Миттельштадт? Оказывается, Блондинка Актриса даже не вынимала его из сумочки.

Новым директором сиротского приюта оказался пожилой мужчина со свинячьим рыльцем. И еще он оказался довольно милым, хоть и чересчур словоохотливым и самовлюбленным человеком. Блондинка Актриса терпеливо слушала его несколько минут, прежде чем решилась перебить и спросить встревоженно, что же произошло с доктором Миттельштадт. В ответ на что «Свинячье Рыльце» заморгал ресницами и поджал губы.

— Доктор Миттельштадт была моей предшественницей, — ответил он наконец самым нейтральным тоном. — Я никогда не имел с ней никаких дел. И вообще никогда не имел привычки комментировать действия и поступки моих предшественников. Верю, что все мы стараемся по мере наших сил. И всякие там сплетни и домыслы — это не по моей части.

Блондинка Актриса отыскала матрону постарше, ее лицо показалось знакомым. Некогда молодая, а теперь полная пожилая женщина с бульдожьими брылями и в то же время — готовностью улыбнуться.

— Норма Джин! Ну конечно, я вас помню! Самая скромная, самая милая маленькая девочка. Вы страдали чем-то вроде… аллергии, да? Или астмы? Нет? А-а, у вас был полиомиелит, и вы немножко прихрамывали? Нет? Ну, уж ясное дело, сейчас-то вы не прихрамываете! Я видела, как вы отплясывали в последнем фильме, ничуть не хуже самой Джинджер Роджерс!.. И еще вы дружили с этой совершенно дикой девчонкой, кажется, Флис, да? И доктор Миттельштадт так вас любила. Вы были одной из посвященных. Из ее круга, верно? — Матрона усмехнулась и покачала головой. Прямо как в сцене из фильма: Блондинка Актриса возвращается в сиротский приют, где провела большую часть детства, где научилась таким вещам, как игра в карты. Вот только Блондинке Актрисе никак не удавалось определить, что за музыка сопровождала этот фильм. Во время раздачи пасхальных корзиночек в обеденном зале включили запись Бинга Кросби «Пасхальный парад». А теперь музыки слышно не было.

— А доктор Миттельштадт? Она, наверное, вышла на пенсию?

— Да. Вышла на пенсию.

В глазах матроны мелькнуло какое-то вороватое выражение. Лучше не спрашивать дальше.

— И г-где же она теперь?

Скорбное выражение глаз.

— Мне очень жаль, но бедная Эдит умерла.

— Умерла!..

— Она была мне другом, Эдит Миттельштадт. Я проработала с ней целых двадцать шесть лет, не было для меня более уважаемого человека. Она никогда не пыталась навязать мне свою религию. Она была доброй, внимательной к людям. — Уголки рта скорбно и презрительно поползли вниз. — Совсем не то, что там некоторые… из «нынешних». «Помешанные на бюджете». Командуют нами, словно тут гестапо.

— От ч-чего же она умерла, доктор Миттельштадт?

— От рака груди. Так нам, во всяком случае, сказали. — Глаза матроны увлажнились. Если б то была сцена в кино (а это определенно была она), она оказалась настолько реальной и убедительной, что сердце Блондинки Актрисы пронзила боль. Нет, по дороге домой она обязательно велит Шоферу-Лягушонку остановиться у аптеки на Эль-Сентро. Вихрем ворвется туда и убедит, умолит аптекаря срочно позвонить доктору Бобу и потребовать, чтоб тот отдал ему распоряжение немедленно выдать ей капсулу димедрола. Которую она тут же и проглотит. Такова уж реальность, и не важно, присутствует ли в ней музыка для настроения.

Блондинка Актриса болезненно поморщилась.

— О! Мне очень жаль. Рак груди… Господи Боже ты мой!

И Блондинка Актриса бессознательно прижала обе руки к грудям. То были знаменитые, во всех отношениях выдающиеся груди «Мэрилин Монро». Сегодня, во время пасхального визита в сиротский приют, Блондинка Актриса не выставляла своих грудей напоказ. И одета была скромно и со вкусом. Она даже надела специальную «пасхальную» шляпку, украшенную васильками и вуалькой. А в лацкан костюма у нее был вдет крошечный букетик ландышей. У доктора Миттельштадт груди были куда пышнее и больше, чем у Блондинки Актрисы, но, разумеется, совсем не того качества и жанра. Груди Блондинки Актрисы можно было назвать произведением искусства. Она любила шутить, что на ее надгробной плите следует выбить ее размеры: 38-24-38.

— Бедная Эдит! Мы знали, что она болела. Видели, как она худеет, теряет в весе. Только вообразите: доктор Миттельштадт можно было назвать почти худышкой! Бедняжка потеряла, наверное, не меньше пятидесяти фунтов, прямо на наших глазах. Мы все просили ее пойти показаться врачу. Но сами знаете, какой она была упрямицей. И очень храбрая была, да. «Нет никаких причин показываться доктору». Может, она и была напугана, но виду не показывала. Вы, наверное, знаете, что у исповедующих «Христианскую науку» есть люди, которые за них молятся. Ну, когда те заболеют. Именно поэтому, наверное, они так редко болеют. Эти люди молятся, и вы тоже молитесь. И если вера ваша крепка, то считается, вы обязательно поправитесь. И Эдит, как я догадываюсь, боролась с раком именно таким образом. Ну, ко времени, когда мы по — настоящему поняли, что с ней творится, она уже была на больничном. И отказывалась ложиться в больницу до самого конца. Даже когда ее положили против ее воли. Трагедия в том, что сама Эдит считала свою веру недостаточной. Рак пожирал ее тело, добрался до самых костей, однако эта упрямица продолжала верить, что это происходит исключительно по ее вине. Даже слово «рак» ни разу не сорвалось с ее губ. — Матрона отерла глаза салфеткой. — Они, знаете ли, не верят в смерть, эти сайентисты. Считают, если что с ними случилось, так это исключительно по их вине.