Книга Бандиты. Красные и Белые - Алексей Лукьянов

— Так точно, Василий Иваныч!

— Так слушайте все!

Снова все стихли.

— Никого силой я нарушать присягу не заставляю. Кто считает, что я призываю к контрреволюции и собираюсь переметнуться на сторону белых, может прямо сейчас выйти из строя. Я не заберу у вас ни оружие, ни форму, ни лошадей, если кто лошадный. Можете собираться и уходить в Уральск, в штаб армии, либо оставаться здесь и держать плацдарм, мы все равно отбудем в течение нескольких дней. Даю честное свое чепаевское слово — никто вас и пальцем не тронет. Остальным, кто решит пойти за мной, предлагаю пройти маршем до Гуляйполя и объединиться с войском Нестора Ивановича Махно.

— Ура! — закричала дивизия, и вверх полетели шапки.

— Отставить! Есть те, кто против? Я знаю, что у нас сейчас курсантов много. Курсантам разрешаю вернуться, мне в походе нужны опытные бойцы, а не сопляки.

Строй курсантов, в котором стояли Лёнька и Богдан, заволновался, зашептался, но командиры быстро пресекли волнения, и из строя вышел тот самый рослый красноармеец, который загнал Лёньку и Перетрусова на всеобщее построение.

— Они сегодня подумают. Кто захочет, тот уйдет.

— Вот и ладно, — согласился Чепай. — Все, кто решил остаться под моим командованием и продолжать сражаться за свободу рабочих и крестьян против белогвардейцев и большевиков, слушай мой приказ! Устав и распорядок дня остаются прежними. Мародеров и грабителей расстреливаем, как и раньше, по решению революционного трибунала. Все свободны, разойдись!

С этими словами Чепаев развернулся и порывистым шагом ушел обратно к штабу. Красноармейцы повзводно начали освобождать площадь.

В Лёнькином строю раздавались противоречивые реплики:

— Во дает Чепай!

— Да какой это Чепай? У Чепая — усы!

— Тебе он что — таракан? Сбрить не может?!

— Так что теперь — по домам, что ли?

— Как знаете, а это контрреволюция! Вот не ожидал от Чепая!

— Да какой это Чепай, у Чепая усы!

— А я с Чепаем…

— Разговорчики в строю! Нале…во! Шаго…м-марш! Держать строй! Левое плечо вперед! Прямо!

Не обращая внимания, куда его влечет строй, Лёнька маршировал, и в голове его, как горошина в горшке, перекатывалась и гремела одна мысль: как же так? Герой, пламенный ленинец — и пошел на поводу у анархиста Махно? Получается, Чепаев не за революцию, а наоборот?

Второе острое разочарование за одно утро.

— Ну что? — спросил марширующий рядом Перетрусов. — Вот он, твой Чепаев. Ты-то думал, он за красных, а оказалось, что он вовсе даже не за, а против.

— Заткнись.

— Да ты что, не понимаешь? Это судьба! Она тебя ни к белым, ни к красным, ни к Чепаю не пускает. Каждый сейчас сам за себя. Нельзя счастье всем дать, тем более — даром, иначе это не счастье.

— А что — счастье?

— Счастье — это когда у тебя есть, а у других — нет.

— Отстань, это только буржуи так думают.

— Что ж ты несговорчивый такой?

— Вот и найди себе сговорчивого.

— Не могу. Мой талисман на тебя указывает.

— Засунь себе этот талисман куда-нибудь поглубже!

В общем галдеже было не разобрать их разговора. И если на улице стоял гул, то в казарме и вовсе гвалт, как на вороньей свадьбе. Насколько понял Лёнька, курсанты недавно прибыли из Уральска в качестве подкрепления и толком не успели познакомиться, так что затеряться среди них было несложно.

— Я от тебя не отстану, — сказал Богдан.

— Сгинь, без тебя тошно.

— Обед!

Богдан тотчас исчез. Видимо, он тоже весь вчерашний день был голодным.

Чепаев

После выступления из Чепаева будто все силы улетучились. До знамени он прошел бодро и подразделения проводил, отдав честь, но едва они разошлись, Василий Иванович в изнеможении сел на крыльцо и уставился перед собой.

— Чепай, ну ты!.. — восхитился Петька, но начдив перебил его:

— Устал я что-то, Петр Семенович, — тихо сказал он. — Сердцу холодно.

— Ты чего? Ты ж этот, как его… Лев! Вон какую речугу задвинул, ажно небесам жарко стало. То-то всех завел!

— Это, Петька, не Лев, это я сам. На такое дело людей надо честно звать, а не прикрываться волшебной цацкой.

— Неужто сам?

— А ты думал, зря я Фурману в рот заглядывал? Учиться, брат, никогда не поздно.

— Как же ты решился, Чепай? Не хотел ведь.

— Уйди, Петька, не мешай. Я думаю.

Подумать было о чем.

Если бы не Тверитинов, ни за что бы Василий Иванович не решился на этот шаг. Возвращение Аркани говорило об одном — он уговорил Махно и вез от него пакет. Хотя зачем был нужен пакет? Хватило бы самого Тверитинова.

Отказаться от запланированного еще весной означало предать Арканю, да и самого себя.

Это же означало и другое. Бойцы верят Чепаеву, и не потому, что он в руке Льва сжимает, а потому, что заслужил доверие. Но одно дело — выступать против большевиков самому, а другое — людей за собой вести. Против белых воевать — это одно, это хлам из дома на помойку выбрасывать. С большевиками труднее будет. Чепай новой власти присягу давал. Теперь, обманувшись ее посулами, он восстал.

А бойцы — бойцы же не против власти идут, они за Чепаем идут. Значит, он один за них отвечает. Если ошибется и проиграет — всех бойцов под удар поставит, сам будет виноват в их гибели. Как такие вопросы решаются, Василий Иванович не знал. До сих пор он только в атаку ходил, политикой не занимался. Грязное дело оказалось — политика. Одному за всех решать.

Рядом присел Ночков:

— Ты понимаешь, на что дивизию подписал?

— Уйди, самому тошно.

— Это называется — государственная измена. Ты почему не сказал эти слова?

— Мне снова митинг собрать?! Сами не дураки, понимают, небось. А кто не понял, я им повторю, когда все в поход готовы будут. Ты со мной?

Ночков молчал.

— Помнишь, ты говорил, будто Колька Гумилев сейчас не воюет, а книжки издает? — спросил Чепаев. — Знал бы ты, как я ему завидую.

Ночков продолжал молчать.

— Да я понимаю — ты офицер, белая кость, ты к присяге серьезно относишься, а я чуваш безродный: хочу — даю слово, хочу — обратно беру. Я не против присяги иду, я против людей, которые от собственного народа этой присягой отгородились. Не пойдешь со мной — любись ты конем, не обижусь. Только не смей потом за моей спиной про меня гадости говорить, понял?

Чепаев встал со ступеньки, отряхнулся:

— Холодно становится. Пора уже теплые вещи примерять.