Книга Зовите меня Апостол - Р. Скотт Бэккер

— Кажется невероятным, не правда ли? — заметил Куниц снисходительно. — Но это именно так. Скверно у людей с памятью.

Психологи часто говорят с оттенком снисхождения — привыкли понимать людей лучше, чем те сами себя знают. Я тогда не согласился. Сказал, что у людей не просто скверно с памятью, а вообще никак. У Куница аж глаза загорелись: небось тут же проект исследовательский вообразил и толстенький грант на него.

В отличие от меня вы не вспоминаете прямо, не прокручиваете ленту назад, а воссоздаете. Без преувеличения вся ваша жизнь — пьеса, непрерывно дописываемый сценарий. Он более или менее привязан к реальности, но точным никогда не бывает. Вполне может потянуть на «Оскар», но уж никак не на Пулитцеровскую премию.

Потому для меня нестыковки в рассказах подозреваемых — необязательно признак сознательного обмана. Я же словно зрячий, судящий о впечатлениях слепых. Разница в показаниях может происходить попросту оттого, что подозреваемый — рассеянный болван, а не запутавшийся во вранье мудак.

С Энсоном дело еще осложнилось и протоколом. Если сравнить с виденным мною сто шестьдесят одним протоколом допросов, этот, мягко говоря, не блистал. Шеф Нолен был никудышным дознавателем и записывал не ахти как. Да и допрос произошел совсем недавно. А значит, Энсон еще помнит и свой рассказ, и то, как его записал Нолен. Так что тут подвох, скорее всего, следует искать не в противоречиях, а, наоборот, в чересчур гладкой стыковке. Потому-то я и попросил Молли зачитать мне протокол. Хотел найти следы обдумывания, подготовки к допросу. Невинные обычно этим не озабочены. Думают, не нужно, — наивные глупцы! По моему горькому опыту, правда может быстрей усадить на электрический стул, чем вранье.

Фемида слепая, потому часто спотыкается и чересчур охотно слушает поводырей.

Начал Энсон как раз с нестыковки: не так указал время, когда они с Дженнифер вышли из Усадьбы. Маленькая нестыковочка, естественная и очень кстати. В протоколе значилось «20.25» — цепляет внимание подразумеваемой точностью, хотя, конечно, не настолько подозрительно, как, например, «20.31». В пересказе же время превратилось в «20.30» — вот это естественно и невинно, люди отмечают время наугад, кусками, не различая минут, не умея оценить такую длительность. То бишь Энсон показания не обдумывал. Это явный признак невиновности: если бы Энсон был причастен, то наверняка обмусолил все до последней детали, ведь только через показания он и может повлиять на расследование.

Дальше последовал сюрприз: милый интеллигент Энсон почти точно воспроизвел протокол. Само собой, не дословно, но при некотором умении и небольшом усилии нетрудно понять, от какой фразы произошла любая высказанная. Или какую записанную породила. Несомненно, Нолен, слушая нынешний рассказ Энсона, составил бы точную копию давешнего протокола. Мать вашу, и что бы это значило?

Ни-че-го. Ровным счетом. Еще один намек до кучи, еще одно подозрение. Спихнуть в общую копилку и пойти дальше.

К тому же связать добродушного и безобидного парнишку, по всем свидетельствам лучшего друга Дженнифер среди «системщиков», с отрубленными пальцами?

Попробуем-ка с другой стороны.

— А как насчет родителей Дженнифер?

— Что вы имеете в виду?

Я изобразил задумчивость, потер шею пятерней. Чертовы мотельные кровати. Я-то думал, гостиничная индустрия повсюду уже внедрила нормальные мягкие матрасы. Да, бля, как же.

— Она когда-нибудь рассказывала про родителей?

— Конечно. Кто ж не рассказывает про своих предков?

— Не сомневаюсь: вы поняли, что я имею в виду.

— Понял, но…

— Отчего «но»? Почему вы не хотите рассказывать о них?

— Мне… мне неохота. Неловко как-то.

— Вы пообещали никому не рассказывать?

— Угу.

— Но ведь обстоятельства изменились.

— Угу.

— Ситуация отчаянная, разве нет?

Закусил губу.

— Наверное, — выдавил наконец.

— Так расскажите.

Посмотрел беспомощно. Иногда уговариваешь, убеждаешь — никакого толку. Признаюсь, в такие моменты мне не по себе — предчувствие гадкое, будто кирпич вот-вот свалится на голову. Кажется, вытянешь на свет божий гнусь, которую все хотели бы забыть, да не получается. Порцию дерьма, смердящего в памяти.

— Энсон, поймите меня правильно. Мы по-разному смотрим на ситуацию, видим ее каждый по-своему. Вы знаете нечто, вы пообещали, вы должны скрывать. Вы должны сдержать слово, это очень важно для вас, но взгляните с моей стороны. Обещание — это между вами и Дженнифер. По сравнению с делом, приведшим меня сюда, это игра. Мое дело — не игра, не слова, но реальность, стоящая за ними.

— Настоящая реальность, понимаю. — Энсон кивнул.

— Да, настоящая, как для вас «скрытый мир».

Я до сих пор кривлюсь от отвращения к себе, вспоминая. Тупо ведь прозвучало до невозможности. Я пытался обрисовать трагизм ситуации и лишь напомнил про ее иллюзорность человеку, верящему в иллюзорность мира.

Тем не менее Энсон проникся и рассказал про дружеское признание однажды поутру. Дженнифер переживала. Думала, может подвести и Ксена, и «системщиков», потому что не могла забыть прежней жизни, мучилась воспоминаниями. Когда ей было тринадцать, бессонной ночью довелось зайти в подвал родительского дома и наткнуться на папочку, тихо пьянствовавшего и смотревшего порно.

— Иди сюда, дорогуша, — позвал мистер Бонжур. — Ничего страшного… это все естественно.

Энсон рассказывал, глядя то на свои руки, то на стены. А я смотрел, безучастней сфинкса. Работа у меня такая — собирать человечью гнусь.

Собирать, разбирать и раскладывать по полочкам в безумной библиотеке моей памяти.

— Вы сказали: она боялась не оправдать надежд из-за этого случая?

— Знаете, — Энсон пожал плечами, — Ксен говорит: мы должны учиться на этой… этих, — он сглотнул судорожно, — да, грехах, преступлениях. Причина страдания не важна, важен результат — наше впечатление, осмысление перенесенного. А чтобы осмыслить, мы должны принять свою жизнь целиком, со всем скверным и хорошим, должны понять: ничего, ни единого вздоха не пропало, не совершилось зря… Дженнифер… не смогла принять… согласиться с жизнью.

Наконец посмотрел мне прямо в глаза.

— Не могла согласиться с гребаным папочкой.

Пока Стиви вел меня от консультационной комнаты на встречу с Баарсом, я внутренне охал и ахал. Инцест… то-то пованивало от мистера Бонжура…

Мне иногда кажется: ко всем подведен одинаковый моральный вольтаж. Разница лишь в том, как его тратить. Некоторые транжирят его на мелкие бытовые приборчики вроде борьбы за чистоту тротуаров и права секс-меньшинств либо перемывание косточек окружающим, полемику за обеденным столом: мол, «А» такая сволочь, а «Б» — выскочка и вообще сука.