Книга Спасти Каппеля! Под бело-зеленым знаменем - Герман Романов

— Вели, государь, все умрем!

— Ну что ж. Верю вам! Семен Федотович, подай воззвание Сибирского правительства и мой манифест. Час назад мне первые оттиски принесли, всю ночь печатать будут в типографском вагоне.

Семен Федотович быстро взял с комода большие листки и положил перед Михаилом Александровичем на освобожденный от тарелок стол. Пододвинул чернильницу и ручку.

— Ну, смотрите, мужики. Не подведите, отнесете своим и всем прочитайте. — Император обмакнул перо в чернила и стал быстро подписывать листы бумаги, откладывая их в сторону Фомина. Семен Федотович тоже обмакнул перо второй ручки в чернильницу и быстро пробежал глазами текст воззвания и манифеста, уткнувшись взглядом в знакомые строки: «На подлинном Собственною Его Величества рукою написано». Далее чернильный росчерк «Быть по сему», и следом — «Михаил». А на манифесте вообще стояла только одна высочайшая роспись без всяких сопутствующих слов.

Генерал вздохнул и принялся черкать листы — писать ему было намного больше — заверяя своим «подлинным верно» и ставя чуть более короткую, чем у императора подпись.

Красноярск

— Но кто же знал, кто знал! — Бронислав Зиневич не находил себе места, мечась из угла в угол по кабинету. Хорошо, что хоть эсеры оставили помещение за ним и продолжали называть его командующим народно-революционной армией, а иначе было бы совсем худо. Даже поспать хоть немного в спокойствии негде.

Прошло трое суток с того страшного часа, когда он прочитал на ленте — «мавр сделал свое дело». Красному начдиву не откажешь в чувстве черного юмора. Вернее, уже откажешь — сегодня в городе напечатали во всех газетах, что 30-я дивизия красных наголову разгромлена, а ее начдив Лапин убит.

И тут же прогремело второе известие, потрясшее разом весь город, — в Иркутске пришедшее к власти Сибирское правительство признало царем Сибирским, с сохранением права на императорский титул, великого князя Михаила Александровича. Известие, что царь жив, а вся армия ему присягнула и уже идет штурмовать Красноярск, моментально взбудоражило весь город. Словно большой булыжник с чудовищной силой метнули в коровью «лепеху» — брызги во все стороны полетели!

Вышедшие из подполья большевики с наиболее упертыми «красными», с упрямством, достойным лучшего применения, твердили о самозванце, и с самоотверженностью Сизифа строили укрепленные позиции на западных рубежах, вытягивая тяжелую артиллерию. Вот только ряды желающих повоевать за них таяли словно брошенный на горячую печку лед.

Эсеры, земцы и прочие «розовые» от одной мысли, что сейчас их будут лупить в хвост и гриву сразу с трех сторон — запада, востока и внутри города, — заметались как в Камаринской. Кто-то горланил о революционных завоеваниях, но их мало слушали. Большинство разом замолчало, будто в рот воды набрало. И, как умелые хамелеоны, стали совершать чудеса мимикрии — розоватые оттенки всех цветов стали стремительно белеть, словно грязные подштанники после хорошей стирки с кипячением.

Вошедшие в город партизаны Щетинкина и Кравченко разом забурлили, словно теплое дерьмо, в которое щедро сыпанули дрожжей. Мозги у крестьян окончательно съехали набекрень — ведь их подняли на восстание именами царя Михаила и великого князя Николая Николаевича. А теперь призывают с царем драться? Ну уж нет — кое где уже слышалась стрельба и дикие, душераздирающие вопли жестоко истязаемых большевистских вожаков. Как же — обманывать грешно! Не хватало еще малой искры на бочку с порохом — вот тогда партизанская вольница бросилась бы громить город, не разбирая политические окраски обывателей.

Самые умные, вернее трусливые, что всю войну отсиживались по укромным местам, совсем затихарились. Бежать из города некуда, запросто попадешь из огня да в полымя…

— Что делать?! Что делать?! — Генерал выплевывал из себя извечный русский вопрос и метался по кабинету. Он осязаемо ощущал, как на его шею накидывают веревку, даже тер ее ладонями, стараясь прогнать ужасное наваждение. Судорожные мысли метались в голове, но спасительной из них не находилось. Он даже бросил взгляд на револьвер, но тут же отказался от позыва — не для того он пытался сохранить себе жизнь, чтоб так ее закончить…

— Ваше превосходительство, разрешите? Позвольте, я сниму шинель, а то в комнате жарко.

Голос адъютанта Потоцкого вывел генерала из панического состояния, и Зиневич привычно кивнул. Тот быстро повесил шинель, и «командующий» захлопал ресницами от удивления — на офицере была надета польская военная форма, вернее, английская, но с атрибутикой Войска Польского, с красно-белым шевроном на рукаве. И на меховой зимней шапке раскинул в стороны свои крылья белый орел Пястов.

— Как это понимать, капитан?!

— Поручик, пан генерал. Всего поручик. Со вчерашнего дня я на польской службе, вернулся, так сказать, в лоно исторической родины.

— Так, — задумчиво протянул Зиневич, и его сердце учащенно забилось. Он впервые почувствовал, что шею уже не давит невидимая петля, и надежда на спасение ожила в душе.

— Да и вам, ваше превосходительство, не мешало бы вспомнить свое польское происхождение.

— Даже так?! А что это даст мне? Вы говорите от себя лично или…

— Я пришел по поручению полковника Валериана Чумы. Согласитесь, ваше превосходительство, но ситуация сейчас несколько двусмысленная. Вы, испытывающий внутренние симпатии к монархии, вынуждены командовать этим революционным сбродом. А между тем впервые появилась возможность опереться на твердое государственное начало и избавиться от большевиков, хотя бы путем независимости Сибири.

«Желательно бы. Но я не могу командовать этой вольницей, того и гляди, что они меня сами… Того… А чем не выход?!» — генерал почесал переносицу, пребывая в раздумьях. Он уже понял, куда клонит его бывший адъютант, а ныне польский офицер.

— Вы можете поднять за императора свой 4-й Енисейский полк, где солдаты еще вам верят. — Голос Потоцкого был вкрадчив, но скрытая издевка вырвалась помимо воли в этом «еще».

— Откройте дорогу белой армии, и вы можете стать спасителем монарха и России, господин генерал…

— А если солдаты меня не послушают?! Ведь полк разагитирован.

— Для усмирения горлопанов Чума подведет штурмовой батальон. Мы их немедленно разоружим. С вами или без вас, но польские войска займут город. Но вот тогда…

Потоцкий не договорил, оборвал на недосказанном, но Зиневич мысленно закончил за офицером. Выбора не было — если он не поднимет полк, то его ждет смерть, неважно от кого. Если поднимет — то появится совсем немалый шанс на жизнь. Ибо все мятежники будут в дерьме, но он предстанет уже в белом, непорочном цвете.

— Если ваше выступление увенчается успехом, генерал, то вы можете вернуться на историческую родину. Чума гарантирует вам чин полковника, Польше нужны опытные офицеры. Никто вас здесь тогда не осудит — вы ведь перейдете из стана победителей!

— Я согласен, — после короткой паузы сказал Зиневич. Это действительно был выход из ситуации, ведь даже при самом лучшем раскладе среди русского офицерства на него будет навечно приклеен ярлык предателя. Со службы выпрут, как пить дать. А Польша это действительно хороший шанс начать жизнь по-новому.