Книга Подменыш - Кит Донохью

обернувшись. Больше он в нашем баре ни разу не появился.

Глава 16

Когда в зимний холодный день раздается ружейный выстрел, лес отзывается эхом, которое слышно на многие мили вокруг, и каждое живое существо замирает и прислушивается. При первом выстреле, знаменовавшем начало охотничьего сезона, все мы — эльфы, феи, хобгоблины — вздрогнули, а потом пришли в полную боевую готовность. В лес отправили разведчиков, чтобы те отыскали оранжевые жилеты и камуфляжи и проверили, что за люди пришли охотиться на оленей, фазанов, индюков, тетеревов, кроликов, лис или черных медведей. Иногда вместе с людьми в лесу появлялись собаки, бессловесные и прекрасные: пестрые пойнтеры, легкохвостые сеттеры, крапчатые гончие, ретриверы. Собаки гораздо опаснее своих хозяев… Нам пришлось прибегать к множеству уловок, чтобы они не смогли нас учуять.

Я не решился уйти и жить один в большой степени из-за страха встретиться с бездомной собакой или с кем похуже. Через много лет, когда наша компания стала меньше, свора охотничьих собак учуяла нас и застала врасплох в тенистой роще, где мы расположились на отдых. Собаки взяли след и гнались за нами с лаем, сверкая острыми зубами, и мы инстинктивно ринулись в заросли ежевики. Мы отступили сразу — их было вдвое больше, чем нас, и это были бойцы, готовые к драке, подбадривавшие себя боевым кличем. Мы спаслись только потому, что выбрали шипы, пожертвовав голой кожей. Зато мы были счастливы, когда они встали перед ежевикой, поскуливая от растерянности.

Но в тот зимний день собаки были далеко. Мы слышали только визг, иногда выстрел, сердитое бормотание или радостные возгласы. Однажды я видел, как с неба упала утка, на глазах превратившись из устремленной вперед птицы в комок перьев, который шумно плюхнулся в воду. Браконьерство уже несколько лет как исчезло из этих мест, и потому причины опасаться за свою жизнь у нас появлялись только во время охотничьего сезона, который по времени примерно совпадал с поздними осенними и зимними праздниками. Когда деревья стряхивали яркое убранство и становилось по-настоящему холодно, мы начинали ждать людей и выстрелов. Двое или трое из нас уходили на разведку, а остальные ждали их, съежившись под одеялами, скрытыми слоем опавших листьев, или отсиживались в ямах и в дуплах. В это время мы изо всех сил старались стать невидимками, притвориться, что нас нет. Отдохнуть удавалось лишь в сумерках или в совсем уж сырые, промозглые дни. Запах нашего страха смешивался с ароматом первого снега и ноябрьскими запашками гниения.

Мы сидели на вершине холма, треугольником, прижавшись спинами друг к другу — Игель, Смолах и я, — и смотрели, как над хребтом поднималось утреннее солнце в низких, плотных облаках. В воздухе чувствовался снег. После того случая, когда я едва не заговорил с человеком и чуть не выдал наш клан, Игель предпочитал как можно реже общаться со мной. С южной стороны послышались шаги: тяжелые, под которыми хрустели ветки, и легкие. Люди остановились на лугу. От взрослого так и веяло раздражением, а мальчик лет семи или восьми явно хотел ему угодить. Отец держал заряженное ружье, а оружие сына было разломлено и мешало ему продираться сквозь кустарник. Они были оба одеты в клетчатые куртки и кепки с козырьком и ушами, завязанными под подбородком. Мы насторожили уши, чтобы послушать, о чем они говорят. К тому времени я, благодаря усердию и многолетней практике, научился понимать их речь.

— Я замерз, — сказал мальчик.

— Ничего страшного, — ответил его отец. — Рано расслабляться, смотри по сторонам. Тут полно дичи. Мы ничего не видели за весь день.

— Оск, здесь полно зверья.

— Лучше бы пошли в зоопарк, — заныл мальчик. — Нет, ты должен увидеть дичь на мушке прицела, чтобы почувствовать себя мужчиной. Хватит ныть, пошли дальше.

И они нырнули в чащу.

— Вперед, — скомандовал Игель.

Мы стали следить за ними. Когда они останавливались, останавливались и мы. Они начинали двигаться, и мы шли за ними. Во время одной из таких остановок я спросил Смолаха:

— Что мы делаем?

— Игель считает, что мы его нашли.

— Кого — его?

— Ребенка.

Мы ходили за ними по пятам весь день, но они лишь кружили по лесу по пустынным тропкам. Не было ни дичи, ни выстрелов, ни разговоров. Они и обедали в неловком молчании, а я не понимал, зачем мы за ними таскаемся. Наконец, угрюмые и усталые, они двинулись назад, к зеленому пикапу, припаркованному на обочине на склоне; мальчик сразу пошел к пассажирскому месту. Отец пробормотал, глядя ему в спину: «Ошибка, блин, вышла». Игель дотошно фиксировал каждую мелочь и, когда машина отъехала, прочел вслух цифры номерного знака, чтобы лучше запомнить. На обратном пути он шел, глубоко погрузившись в свои размышления, а мы со Смолахом тащились сзади.

Когда мы возвращались в лагерь, я не выдержал и спросил:

— Что это все значит? Зачем я тебе?

— Сколько ты с нами, Энидэй? Вытащи свой календарь и посмотри, какой сейчас год.

— Тысяча девятьсот шестьдесят шестой.

— Я примерно сто лет ждал, пока ты появишься, чтобы моя очередь сдвинулась. И вот она подошла. Я прошу тебя, делай то, что должен делать. Следи за мальчиком. Мы должны знать о нем все. Мама, папа, братья, сестры, где кто работает, учится, с кем встречается, что любит, чего не любит. Все. И докладывать мне любую мелочь о нем, которую ты узнаешь.

Когда мы вернулись в лагерь, Игель и Смолах завалились в общую кучу, под шкуры, и почти сразу же захрапели. А мне хотелось остаться одному, и я пополз в один из прокопанных Игелем коридоров, но тут же наткнулся на чьи-то ноги.

— Кто здесь? — спросил я и услышал в ответ только какое-то приглушенное пыхтение. Я спросил еще раз.

— Энидэй, вали отсюда.

Это был голос Беки.

— Сам вали, придурок. Я промок насквозь.

— Иди откуда пришел. Тут занято!

Я попытался договориться с ним:

— Пусти. Я проползу подальше…

Вскрикнула девчонка, потом и сам Бека:

— Черт, она укусила меня за палец!

— Кто там с тобой?

В темноте я узнал голос Крапинки:

— Идем, Энидэй. Я с тобой.

— Поганцы, — выругался Бека.

Я протянул наугад руку в темноту, и Крапинка за нее ухватилась. Мы выбрались на поверхность. Там лил обжигающий дождь, волосы у Крапинки прилипли к голове, покрывшись тонким слоем льда. Она была будто в шлеме, с ресниц срывались капли и текли по щекам. Мы стояли молча, не в состоянии сказать ни слова. Казалось, она то ли хочет что-то объяснить, то ли