Книга Чужие ордена - Анатолий Филиппович Полянский

старался. Дорожка предательства скользкая. Раз ступив на нее, надо уметь балансировать. Надо уметь… Но где было бедному Абдулло научиться такому высокому искусству? Он искренне старался вначале содействовать побегу, раздобыл схему постов, узнал время и порядок смены часовых. Он честно пытался связаться с пуштунами. И если бы об этом догадался Жаба…

Не догадался, слава Аллаху! До конца со старыми товарищами идти нельзя. Свои никогда не простят: предавшему однажды веры нет. Отец попал в плен в Отечественную, бежал из гитлеровского лагеря, геройский поступок совершил. А попал – в лагерь сталинский! Братья, сестры без кормильца один за другим помирали…

Николай, слышавший эту историю, не испытывал к Абдулло неприязни. Влип тот, как кур в ощип. У «духов» тошно, свои не примут, да и дома родительского давно нет… Во всяком случае, именно переводчик предупредил об усилении ночного караула, тем самым предотвратив побег. Лежали бы они теперь штабелем – все двенадцать шурави, предоставленные шакалам, стервятникам и не менее кровожадному солнцу. Вот и получилось, что благодаря Абдулло они, пусть на время, почувствовали себя людьми. В окружении врага владение оружием дает прекрасное чувство независимости, защищенности…

До обозначенного Раббани срока оставалось четверть часа, и Абдулло напомнил: пора выходить сдаваться. Кому дорога жизнь, пусть не теряет возможности…

– Надо бы ответить, – сказал Николай ротному.

– Валяй!

Пушник осмотрелся, увидел подходящий кусок фанеры и углем, поданным догадливым Вырковичем, лихо, не отрывая руки, изобразил гигантский кукиш.

– Пойдет, как думаешь? – спросил, любуясь своей работой.

– Символ из языка международного общения! – захохотал Моряк.

– Можно выставлять на обозрение? – спросил Выркович.

– Давай, – ухмыльнулся Николай, довольный признанием его художнических способностей. – Только попроворней, а то у духов могут нервы сдать…

Сашок подхватил фанеру, полез на крышу. Вскоре «художественное полотно» с выразительным ответом уже красовалось на фронтоне арсенала. Прошла минута-другая. Затем простучала отрывистая автоматная очередь, прошив фанеру наискось.

– Дошло! – констатировал Николай.

– Теперь полезут. По местам, ребята! – распорядился ротный. – Без команды огня не открывать!

Из крепостных ворот, как черви из преисподней, выскочили душманы. Среди них замелькали фигуры в черных рубашках с погончиками, в брюках, заправленных в высокие ботинки армейского образца. Действовали они четко, организованно, подчинялись неслышной команде. Военная выучка их была очевидной. «Чернорубашечники», как окрестил их Связист, вытянулись в цепь, соблюдая интервал. Сзади для прикрытия появились станковые пулеметы.

Акар Барат, сжавший рукоятку ручника, перехватил взгляд Пушника и пояснил:

– Малиши.

– Что за звери?

– Племя есть. Границу Пакистана охраняют. Малиши войну понимают, ученые. Отряды у них, форма…

Пушник присвистнул. Факт появления малишей был сам по себе примечательным. Раббани привлек пакистанцев, значит, не надеется на своих, да и события в Бадабере получили, по-видимому, широкую огласку. А чем сильнее будет резонанс, тем больше вероятности, что о них узнают иностранные корреспонденты или вдруг свои…

Внезапный огонь с короткой дистанции, открытый по команде старлея, не вызвал среди малишей паники. Они не побежали назад, как духи, а залегли и начали отстреливаться. Неся потери, продолжали медленно ползти вперед по-пластунски. Это были хорошо обученные, смелые бойцы. И огонь они вели меткий. Два афганца и тихий незаметный белобрысый солдатик, о котором было известно, что до войны он «воевал» на колхозном тракторе, стали жертвами прицельной стрельбы.

Малишам, чтобы достичь арсенала, оставался последний бросок.

– Гранаты – к бою! – крикнул старший лейтенант.

Барат продублировал команду по-афгански.

Николай мысленно похвалил ротного. Научился-таки действовать хладнокровно: момент для применения карманной артиллерии выбран удачно.

Разрывы густо накрыли плац, разбрасывая, кромсая тела врагов. Оставшиеся в живых поспешно отползли, потом вскочили и ринулись к воротам. Оружия никто не бросил. Когда нападавшие скрылись за воротами, раздался одиночный выстрел. Полуян вскрикнул, схватился за плечо. Сквозь пальцы побежали алые струйки.

– Товарищ сержант, – вскочил Выркович. – Я сейчас. Я перевяжу… Господи, мама, что же делается на свете!..

Подошел Барат, держа в руках охапку ветоши. Отодвинул плечом трясущегося парнишку и мастерски сделал перевязку.

– Давай, шурави, ложись, – сказал. – Твоя работа конец, наша начинается. Слушай концерт, Абдулло опять песню петь начинает…

Действительно, голос переводчика, многократно усиленный динамиком, выпрашивал у арсенальцев разрешение забрать погибших, дабы предать земле. Магометане были неутомимы: шли на смерть, борясь с неверными, но, покидая мир, были убеждены во встрече с Аллахом.

Пушник не вслушивался. Напряженный бой вымотал его до предела. Не было сил двигаться, не хотелось говорить. Посмотрев издали на Алексея, распоряжающегося набивкой патронных лент, Николай даже позавидовал: ротного обуревала нерастраченная прежде энергия. Лицо в струпьях, глаза воспалены, сквозь дыры в балахоне виднелось грязное в кровоподтеках тело. И все же это был настоящий командир, слову которого внимали.

– Крикни, Барат, пусть убирают, – сказал Алексей. – Пока духи займутся трупами, нам обеспечена передышка.

– Верно говоришь, – заметил Барат, не отходя от Полуяна. – Передышка хорошо. Но мертвых нет.

– Не понял. Я о тех, у кого дыра в голове.

– Дырка ничего… Погиб за Аллаха – твое место рай.

– По-твоему выходит, «духам» и помирать не страшно?

– Настоящий мусульманин радуется, когда в бою с неверными погибает, – подтвердил Барат. – Коран сура сто шестьдесят три: «…Не считай тех, которые убиты на пути Аллаха, мертвыми. Нет, живые! Они у своего господа получат удел».

Афганец не проговорил, пробормотал странные слова, наблюдая в щель за уборкой трупов. Горько пахла пронизанная порохом жара, от которой першило в горле. Предстоял вечерний намаз…

Динамик голосом Абдулло на сей раз попросил выслать парламентеров. Торжественно объявил: переговоры будет вести сам господин Раббани.

– Какая честь, – усмехнулся Алексей.

– Если б малишам не дали как следует прикурить, – заметил Пушник, – вряд ли этот барин снизошел бы до переговоров.

В памяти Николая всплыло холеное лицо Раббани, роскошная черная борода, атласные широкие брови, взгляд проницательный, лбище восточного мудреца… Надо отдать должное: враг этот не чета своей своре. Николай был обязан владыке моджахедов не только жизнью, но и несмываемым позором. Надо ж так ловко использовать военный билет! Листовка, воспроизводящая документ прапорщика Пушника, давно попала в Союз!..

– Разреши мне, командир, пойти на встречу, – попросил Николай. – Очень хочется посмотреть своему благодетелю в лицо. Интересно, как он воспримет выходца с того света?

– Ну что ж, иди.

– Доверять Раббани нет! – сказал Барат взволнованно. – Говорит так, делает совсем другое.

– Ты его лично знаешь?

– Вместе «Братья мусульмане» были. Раббани потом главный стал. Плохой человек. Доверия нет!

– Спасибо, Барат, учту. Я ведь тоже не лыком шит.

С Пушником был командирован Выркович. Другого посылать не имело смысла. Хорошо владеющие оружием должны были оставаться на местах.

Встреча состоялась посреди плаца. В отношениях осажденных и осаждаемых начал, похоже, отрабатываться своеобразный ритуал.

Раббани конечно же Пушника узнал, но вид сохранил бесстрастный. Глава