Книга Мерперт Н.Я. Из прошлого: далекого и близкого. Мемуары археолога - Николай Яковлевич Мерперт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С сожалением расстались мы с этими замечательными людьми: время не ждало, надо было трогаться к границе. Правда, третьего шофера все еще не было: появился он недели через две, когда мы давно уже были в Улан-Баторе. Но тогда — в Троицко-Савске — С.В. Киселев нашел выход в назначении третьим шофером меня: как бывший танкист машину я водил, хотя и отнюдь не совершенно. Мы переехали к Кяхте (то же название носил тогда еще и Троицко-Савск, надеюсь, что ныне подлинное название ему возвращено). В Кяхте я впервые в жизни пересек государственную границу и подвергся осмотру в таможне и паспортному контролю. Тогда заграничные паспорта были такого размера, что не входили ни в один карман. А ехали мы из Москвы, я был самый младший, и мне взяли обычное плацкартное место, Сергей Владимирович и Лидия Алексеевна ехали в международном вагоне, но когда они увидели этот паспорт, то заявили, что у меня его обязательно украдут. Заплатили разницу, и я тут же оказался в международном вагоне; они вдвоем в одном купе, а я с К.В. Вяткиной — в другом. Ее нет сейчас в живых: в 1948 году мы отпраздновали ее шестидесятилетие. Она была очень добрым и хорошим человеком, прекрасно знала монгольский и бурятский языки, знала их этнографию. Ее было до боли жалко. Она пережила блокаду и прятала корки, сухари к себе под подушку в международном вагоне... прошло слишком много времени, сейчас можно говорить всё... была она, с моей точки зрения, очень несчастным человеком. Всю жизнь была влюблена в писателя В.А. Шишкова, который написал «Угрюм-реку», «Емельяна Пугачева» и пр. В Москве он жил на Тверской. Кроме того, у него была огромная петербургская квартира, но ему как очень талантливому писателю дали квартиру от Моссовета. И всю жизнь был такой треугольник: он был женат. И когда он умер, Капитолине Васильевне оставили в Санкт-Петербурге в его квартире одну очень большую комнату. Она была абсолютно одинока и всеми средствами старалась этого не показывать, поэтому, с одной стороны, сдвиги, связанные с пережитой блокадой, с другой — очень нелегкие отношения с Шишковым, позволяют мне сказать, что это был человек очень несчастный. Она была, повторю, дочерью очень крупного чаеторговца, а Кяхта была городом ее детства. Язык она знала и монгольский, и бурятский. Это довольно грустное воспоминание... И еще одно, повеселее. Я, когда ездил в Санкт-Петербург, бывал у нее... Титула она не имела, но в знающих кругах считалась лучшей пельменьщицей в Советском Союзе. Нередко к ней являлась буйная компания: Станиславский, Качалов, Леонидов, Москвин — на пельмени. Когда я однажды был у нее зимой, она меня угощала пельменями, боюсь, что сортами двадцатью: разными способами приготовленными, вплоть до холодных.
Итак, разместились мы в своих трехтонках и переезжали границу еще без третьего шофера, вместо него был я. Наконец, мы двинулись в путь. Начиналась великая монгольская степь. Но, если несколько забежать вперед и вспомнить наше возвращение, то рисуется оно так: шла однообразная степь, и обязательно был виден лес на юге от дороги, довольно далеко, и сколь ни едешь, он отъезжает от тебя. Мы ни разу к нему не приблизились. Потом подъезжаешь к довольно резкому спуску, если я правильно помню, повторяю, все-таки это было очень давно, в 1948 году. Такой пологий спуск, и то, что ты раньше по рельефу местности не видел, все обнажается; и с места в карьер — тайга, а на ее краю строения, которые дают понять, что тут ты прибыл в настоящую страну. Екатерининская таможня с мощнейшим квадратом стен без бойниц, но зато огромной толщины. Этакий форпост, и огромный мраморный собор. Это поразительно эффектно. Пересекли мы это все и въехали в город Сухэ-Батор, но не все вместе. Меня на «моей» машине отправили изначального одного. Пересек я границу, а там, уже в Сухэ-Баторе, была бригада наших «героев», которые строили железную дорогу. Не очень уютно было... Они посматривали на нашу груженую машину, а я на всякий случай перетащил в шоферскую кабину двустволку. Простоял, наверное, часа четыре. С.В. Киселев продолжал оформление на границе. Наконец двинулись. Степь да степь кругом. До Улан-Батора около пятисот километров. На другой день въехали в дореволюционную Ургу, ныне Улан-Батор. Предместий там нет, шоссе непосредственно переходит в центральный проспект. Несколько районов европейской застройки с дворцом Чайболсана, гигантская площадь с конной статуей Сухэ-Батора в центре. Монголы с гордостью говорили, что она больше Красной площади в Москве. Действительно, огромная площадь. Строящийся театр (напоминаю читателю, что речь идет здесь о 1948 годе) с трагическими античными масками, но монголоидной расы. Очень большое здание цирка, которое в то время служило и для съездов, и других больших действий. Расходящиеся улицы с европейскими постройками. Дальше — море юрт. С улицами, со всем прочим, но море юрт. С тех пор я там не был, но город, конечно же, если менялся и распространялся, то от центра, а так, чтобы появились новые районы застройки, тогда и думать было нечего. Киселев уже все знал, он уже жил там. Повернули мы от главной площади и въехали в такой массив — карэ, европейских домов, которые обрамляли огромный двор. Это были дома, в основном, для правительственных чиновников, причем с некоторыми высокопоставленными, и даже в одном из домов, на одной лестничной площадке с нами, жил Бумацендэ, председатель Президиума Верховного хурала, то есть президент Монголии. Когда мы приехали, то нам дали квартиру, ведь ни у кого из нас в Москве собственных квартир не было, все жили в коммуналках. Здесь же, если мне память не изменяет, четырехкомнатная квартира: одна комната очень большая, в ней огромный стол, на котором мы уже после экспедиции раскладывали керамику. В одном углу спал я. Комната была до этого, видимо, необитаемой.
