Книга Смерть чистого разума - Алексей Королев

– и как они несли его вдвоём с Шарлеманем и как Тер из последних сил поднялся к себе в комнату), как и обе хозяйки. Луиза Фёдоровна («я всё-таки кончила курс в Александровском училище и кое-что помню!») слонялась по коридору, периодически исчезая вниз с докладом. Скляров крутился в смотровой, Фишер и Лавров (о, каким взглядом одарил его ещё мгновение назад весёлый Веледницкий в первую секунду после сообщения о Тере! Борису Георгиевичу даже помстилось что-то вроде укола совести; прошло, впрочем, мгновенно) курили в холле, Шубин, как и генеральша, не показывался. Был ли у отставного подпоручика в точности перелом, Веледницкий не установил, склонялся он, впрочем, скорее к вывиху с растяжением. Во всяком случае, консилиум (включавший в себя доктора и больного) пришёл к выводу о необходимости по крайней мере обезболивания, желательно местного. И вот как назло – ничего. Доктор Веледницкий совсем уже было пал духом и собирался прибегнуть к инфильтрационной анестезии по Шлейху, как вестником спасения склонился над его ухом Николай Иванович.

– Борис Георгиевич, у вас кокаину нету?[16] – тихо спросил Лаврова Скляров пару минут спустя, отозвав сперва того жестом из гостиной в холл.

Лавров хмыкнул и ни слова не говоря поднялся к себе. Вернулся, держа в руках яркую жестянку из-под ландрина. Прошёл мимо Склярова через холл прямо в смотровую.

– Кокаину у меня нет, Антонин Васильевич. Но вот вам опиум. Смирнский, наилучший, отменной чистоты. Раствор приготовить сумеете?

– Суметь-то сумею, – задумчиво сказал Веледницкий, – да только это уж выйдет уже анэстезия не местная.

– Он будет спать, – кивнул Лавров. – Вероятно, что это и к лучшему, не так ли?

– Хорошо. Благодарю вас, Борис Георгиевич.

На предложение Веледницкого Тер согласился с каким-то утомлённым равнодушием: болело, видимо, порядочно. Однако попросил всех, кроме Веледницкого, удалиться («первые минуты под алкалоидами опия, бывает, вызывают у человека странные реакции, Александр Иванович явно не хочет, чтоб его видели таким», – тихо пояснял доктор в спину Маркевичу). Они спустились в гостиную (Шубин уже восседал на террасе), но не успели даже двумя словами перекинуться: Веледницкий пробежал в буфетную, окликнув мадам, потом так же стремительно вернулся наверх. В руке доктора была рюмка зелёного стекла.

– Ваш друг перед опием решил полакомиться шартрезом? – спросил Лавров у Маркевича.

Степан Сергеевич поморщился словно от зубной боли, но всё же ответил:

– Александр Иванович мне не друг, господин Лавров, а так же, как и вам, сосед по пансиону.

– Полноте, я же не тащил его полверсты на себе. Теперь уж – друг, хочешь не хочешь.

– Мы, как вы выразились, тащили его вдвоём с месье Канаком.

– Кстати, где он?

Маркевич пожал плечами.

– Уверен, он сидит в «Медвежьей обители» и отпаивается шнапсом, – сказал Лавров. – И более всего трясётся, чтоб о случае с господином Тер-Мелкумовым никто в деревне не узнал.

– Это почему же, позвольте полюбопытствовать? – спросил Скляров.

– Ну как же. Хорош проводник, у которого турист ломает себе ногу практически на равнине!

Лавров, однако, ошибался и доказательства этой ошибки были всем немедленно явлены в лице инспектора Целебана, поскользнувшегося на пороге пансиона – и сопровождаемого как раз Шарлеманем. Проводник, впрочем, не двинулся дальше двери, да и там снял шляпу. Вид у него был сконфуженный донельзя. Целебан же, удержав равновесие и сухо поприветствовав всех разом по-французски, двинулся в смотровую, а не застав там никого, кроме мадемуазель с влажной тряпкой в руке, уселся в кресло, не снимая пальто. Мадемуазель опрометью побежала наверх на поиски доктора.

– Ну-с, кажется, нам всем можно пока разойтись, – сказал Маркевич. – Ничего интересного мы сейчас не узнаем. Я лично иду к себе. Николай Иванович, как вы думаете, могу я потихоньку раздобыть в буфетной чаю, да так, чтобы выпить в комнате?

20. Сквозь замочную скважину

Инспектор Целебан вырос в тех краях, где горы были не источником лёгкого дохода, а неприятным обстоятельством повседневной жизни, причиной вековой зависти к жителям низин, в которых круглый год есть дороги, аптеки и воскресные школы. Горовосхождения Целебан с детства считал пустой блажью, ещё одной странной чертой этих приезжих, наряду со скупкой старых ботал и привычкой есть сыр на десерт.

В кабинете Веледницкого не пахло ничем особенно медицинским, кушетка располагалась за ширмой, библиотека была невелика, всего-то три шкапа, кресла мягки. Ни одного из трёх портретов Целебан не опознал: на первом был мужчина с окладистой бородой и густыми довольно длинными волосами, часть которых ниспадала широкой прядью на лоб; мундир на мужчине был военный и даже с погонами, никаких наград на мундире, впрочем, не было. Второй портрет изображал мужа предыдущего времени – гладко бритого, с высоким лбом и плотно закушенными надменными губами, в очках и тёмном галстуке и при звезде, небрежно спрятанной почти подмышкой. Третий портрет был явно списан с французского политика средней руки – драгунские усы с завёрнутыми кончиками, залысины, длинные баки, порядочный бриллиант в галстуке. Все трое смотрели в разные стороны – первый направо, на стол Веледницкого, третий – влево, на дверь, второй – прямо на инспектора. Три фотографии же около камина и вовсе не заинтересовали Целебана.

Который даже не услышал, как скрипнула половица, так устал за сегодня.

– Итак? – спросил Веледницкий по-французски (он, кажется, был совершенно искренне ошеломлён, увидев в смотровой инспектора, но быстро взял себя в руки). – Мы расстались с вами менее трёх часов назад, и вот вы снова в моём обществе. Меж тем мне казалось, что на все ваши вопросы получены ответы – и весьма удовлетворительные.

Целебан кивнул и продолжил по-русски:

– Совершенно удовлетворительные.

(Инспектор Целебан любил озадачить и даже шокировать своего собеседника. Но при этом он был человеком великодушным и никогда не продлевал агонию слишком надолго.)

– Да, я говорю по-русски и хотел бы продолжить разговор именно на этом языке. Я прекрасно понимаю, что я не тот человек, которого вы будете рады видеть у себя хотя бы в ближайшее время. Но кое-какие полученные мною сведения заставляют меня просить вас о помощи.

– О помощи?

– О помощи. Раз уж вы более не подозреваемый, то ничего не помешает вам стать моим хм… ассистентом. Что вы думаете по этому поводу?

– Признаться, никогда не представлял себя в подобной роли, – ответил Веледницкий. – Чем же я могу быть вам полезен?

– Сведениями, разумеется.

– Какими?

– Которым вы, несомненно, располагаете. Сейчас я всё объясню.

Веледницкий сел напротив инспектора, так, что на свой собственный письменный стол он опирался правой рукой, в то время как инспектор – левой.

– Извольте. Вы останетесь на ужин?