Книга Большая перемена [= Иду к людям ] - Георгий Садовников

— Ляпишев! Геннадий!

Наконец на крыльцо вышла высокая сухопарая старуха и сердито прикрикнула:

— Чего шумишь? В парке твой Генка! Танцует!

Увы, сошлось! Старуха была ни при чём, и всё же я сгоряча не удержался от гадости:

— Что же вы, бабуся, распустили и внука, и петуха? Не лучше ли их держать на цепи! И того и другого!

В парке пахло мужским одеколоном «Шипр» и женскими духами «Красная Москва». Я миновал центр парка и спустился в его нижнюю часть.

Здесь, в дальнем углу, образовав симпатичное полукольцо, стояло несколько клеток — подобие маленького зверинца. В крайней жил молодой, но уже обозлённый на всех и вся сухощавый интеллигентный волк. По соседству с ним обжора-медведь с ловкостью циркового артиста глотал булки и горящие сигареты — угощение от выпивших гуляк. Дальше разместились хорошенькая белозубая лисица, беркут и черепахи.

Зверинец соседствовал с танцевальной площадкой. Томная мелодия танго раздирала души его узников, и особенно очаровательной лисице, прямо-таки созданной для любви, и надменному беркуту, медленно и зло сгорающему от страсти к далёкой орлице. Обжора медведь присаживался у прутьев клетки и, по-бабьи подхватив щеку, начинал горевать. Даже сдержанный волк и тот тихонько подвывал лирической теме, хотя он-то никогда и никого не любил. Только черепаха отвлечённо ползала в ворохе опавших листьев, словно глухая.

Я сочувственно потоптался у клеток и повернул на звуки танго.

Народу на танцевальной площадке пока собралось не больно-то густо — и время ещё было ранним, вечер только начинался, да и сами вечера стали прохладны, по её асфальту шаркали всего лишь четыре пары энтузиастов, и одну из них составил мой ненаглядный Ляпишев вместе с высокой угловатой блондинкой.

Пока я покупал входной билет, радиола грянула знойный фокстрот. Ляпишев ретиво затрусил по площадке, толкая партнёршу спиной вперёд. Та судорожно ухватилась за его большой палец. Вторым, левым, большим пальцем Ляпишев пижонски подпирал её спину. Он упоённо финтил, пытаясь выписывать замысловатые фигуры и наступая на ноги своей терпеливой даме.

Я уселся на скамью, грозный, как неотвратимый суд. Заметив меня, Ляпишев поспешно направил партнёршу в дальний конец площадки. Радиола притихла — наступила глухая пауза. Я, не торопясь, двинулся к ученику. В тишине, будто в вестерне, угрожающе звучали мои чёткие шаги — приближался час расплаты! Ляпишев задрал голову и с преувеличенным интересом показывал своей девушке на макушки деревьев. Но она не сводила изумлённых глаз с его лица, не понимая его манёвра.

— Смотри сюда, говорю, — сердито шептал Ляпишев. — Припёрся мой классрук. Сейчас поднимет хипеж.

А я — ну прямо комедия! — уже стоял рядом и слышал каждое его, как оказалось, опрометчивое слово.

— Ляпишев, вам не жаль площадку? Вы её, наверно, уже протёрли до дыр! — Я наклонился и, будто бы озабоченно, посмотрел себе под ноги.

— Нестор Петрович! И вы здесь?! Люся, Нестор Петрович — мой самый любимый учитель! Представляешь? Смотрю, а это он!

Можно подумать, я для Ляпишева был самым дорогим на свете человеком. Моё появление — и где? на танцах! — привело его в неописуемый восторг. Он так и соврал своей девушке, не стесняясь моего присутствия. Да вот беда, такой мощный заряд эмоций был израсходован без пользы для самого канонира.

— Разрешите похитить вашего кавалера? — расшаркался я перед его партнёршей. — Через минутку я вам оного верну.

— Ой, берите на сколько хотите! — смутилась девица.

Я отвёл Ляпишева в сторону и словно бы простодушно спросил:

— Ну? И как будем жить дальше?

— А что я сделал? Выходит, рабочему человеку уже нельзя и отдохнуть?! Сегодня, между прочим, воскресенье. Где, спрашивается, справедливость?

Ляпишев даже глянул в мусорную урну, точно в поисках той самой упомянутой справедливости.

— Я не об этом. Я имею в виду петуха.

— Какого ещё петуха? У меня есть будильник.

— Вашего. Почему он у вас не привязан? Носится по всему двору.

— А-а, вон вы о чём! А я-то… Но зачем петуха на цепь? С какой стати? Он колоссальный петух, стережёт добро лучше верного пса. Его боятся все собаки и уважают… Он и вас?.. Вот вы о чём, а я думал об этом…

— А что об этом говорить? Тут всё яснее ясного. Танцуйте! Учёба — ваше личное дело. Петрыкину объясним: дескать, пока вы там вкалываете во вторую, Ляпишев фокстротирует в парке, вот-вот протрёт подошвы. Но они его собственные, и он с ними вправе поступать, как ему угодно. И Петрыкин тоже вправе решать: стоит ли ему ради вас мучиться и дальше? Или послать туда-то и туда-то? А может, он учудит — купит вам новые туфли.

— Неужто так и скажете? — струсил Ляпишев.

— Обещаю: ни словом больше. Не верите? Могу дать клятву, — сказал я проникновенно.

— Вам бы всё шутить, — упрекнул Геннадий. — Скажете, и мне тогда драпать с завода! А я без завода не могу! Нестор Петрович, у меня там работали все: и дед, и батяня.

— Вам ли бояться, Ляпишев? Такому хитрецу. Постыдитесь! Вы снова всех обведёте вокруг своего мизинца. И меня, и сменщика! Вам не привыкать.

— Нестор Петрович, поглядите! Ну какой я хитрец? Смех один. — Ляпишев расстроился едва ли не до слёз. — Не выходит у меня с обманом. Видно, я бездарный. Вот недавно на стадионе сижу, а у парня рядом ну такие часы — блеск! Говорю: давай махнёмся, не глядя, я тебе свои, ты мне свои… Махнулись! Мои спешили на десять, его отстают на все девяносто минут. И вот вы теперь смеётесь.

Ляпишев безнадёжно махнул рукой и понуро побрёл к партнёрше.

— Ляпишев!

— Что ещё?

Он обернулся.

— Расскажем Петрыкину или будем ходить в школу?

— Будем ходить. А что ещё остаётся?!

— Условие одно: ходить аккуратно.

— Ладно! — сказал он в полном отчаянии.

— Тогда счастливо! — пожелал я, может, с некоторым садизмом. — Извинитесь за меня перед девушкой.

Я вышел на главную аллею. Навстречу валил поток молодёжи. Тонконогие парни в остроносых полуботинках. Воротники чёрных и красных сорочек приподняты по моде. На девичьих бёдрах покачиваются широкие юбки-колокола. Уже стемнело, а при слабом свете матовых фонарей девушки всегда таинственно обворожительны.

Я вздрогнул: Лина! Нет, обознался, — всего лишь изощрённые игры тени и света. Я успокоился, но Лина всё равно была где-то рядом. В окружении таких же тонконогих парней. И я куплю завтра остроносые полуботинки. Мне тоже ничего не стоит поднять ворот рубахи. Впрочем, ничего не куплю я завтра. Не такая у меня зарплата, чтобы судорожно гоняться за модой. И уж совсем некогда об этом думать. Мне нужно думать, как бы не выкинул что-нибудь ещё на свою беду непутёвый Ляпишев.